Зигмунд Фрейд - Знаменитые случаи из практики
На следующей сессии он начал с того, что должен рассказать мне событие из своего детства. С семи лет, как он уже рассказывал мне, у него был страх, что родители угадывают его мысли, и этот страх, на самом деле, существует в течение всей его жизни. Когда ему было 12 лет, он полюбил маленькую девочку, сестру своего друга. (Отвечая на вопрос, он сказал, что эта любовь не была чувственной; он не хотел видеть ее обнаженной, так как она была слишком мала.) Но она не выказывала к нему такой привязанности, которой он бы желал. И затем к нему пришла идея, что она могла бы быть добра к нему, если бы с ним случилось какое-нибудь несчастье; и как пример такого несчастья, идея о смерти его отца овладела им. Он моментально энергично ее отверг. И даже теперь он не может допустить возможность того, что то, что возникло таким образом, может быть названо “желанием”; очевидно, что это не более, чем “мысленная связь ”.(Не только обсессивные невротики удовлетворяются эвфемизмами такого рода.). В порядке возражения я спросил его, почему, если это не было желанием, он отверг это. - Единственно, из-за содержания идеи, из-за того, что она была о том, что отец может умереть. - Я заметил, что он обработал фразу, как если бы она была тем, что включает lese-mageste (магическую мысль?). Я добавил, что могу легко вставить идею, которую он так энергично отвергает, в контекст, который исключит возможность любого такого отвергания; например, “если мой отец умрет, я убью себя над его могилой.” - Он был потрясен, но не отказался от возражений. Я прекратил дискуссию замечанием о том, что я чувствую - это было не первое появление идеи о смерти отца, что однажды мы проследуем назад в ее истории. - Он затем продолжил рассказом о точно такой же мысли, которая сверкнула у него в голове во второй раз за шесть месяцев до смерти отца. В это время он уже любил свою “даму” (Десять лет назад.), но финансовые обстоятельства делали невозможным рассчитывать жениться на ней. Затем к нему на ум пришла идея о том, что смерть его отца может сделать его достаточна богатым для женитьбы на ней. Защищаясь от этой идеи, он представил себе, что отец может ему ничего не оставить, так что за свою ужасную потерю он не будет иметь никакой компенсации. Та же идея, хотя и в более мягкой форме, пришла к нему третий раз за день до смерти отца. Затем он подумал: “Теперь я могу потерять того, кого люблю больше всего на свете”; затем пришло опровержение: “Нет, есть еще некто, чья потеря была бы для меня даже более болезненной”. (Там и сям указания на оппозицию двух объектов его любви, отца и “дамы.” ). Эти мысли его очень удивляли, так как совершенно определенно смерть отца никогда не была объектом его желания, а лишь объектом его страха. После того, как он с усилием провозгласил это, я счел полезным привнести свежий кусок теории, касающийся его замечания. Согласно психоаналитической теории, сказал я ему, любой страх относится к бывшему желанию, ранее вытесненному; таким образом мы обязаны принять точную противоположность тому, что он утверждает. Это также соответствует другому теоретическому требованию, а именно, что бессознательное должно быть точной противоположностью сознательного. - Он был очень ажитирован этим и выглядел очень недоверчивым. Он удивлялся, как это могло бы быть возможным иметь такое желание, учитывая, что он любил отца больше всех на свете; и без сомнения, он отказался бы от любых собственных перспектив ради спасения его жизни. - Я ответил, что именно такая интенсивная любовь, как у него, есть условие вытесненной ненависти. В отношении людей, к которым он чувствовал себя индифферентным, у него определенно не возникало трудностей к поддерживанию одновременной склонности их умеренно любить и равно умеренно не любить: предположим, например, что он - служащий; он может считать своего начальника приемлемым в качестве руководителя, но, в то же самое время, мелочным как юриста и негуманным как судью. Шекспир сделал своего Брута говорящим подобным образом о Юлии Цезаре: “Так как Цезарь любил меня, я оплакиваю его; так как он был счастлив, я радовался за него; так как он был храбр, я гордился им; так как он был властолюбив, я отвернулся от него”. Но эти слова поражают нас своей непривычностью и именно по этой причине мы представляем чувства Брута к Цезарю как нечто более глубокое. В случае с кем-то, кто был ближе к нему, своей жены, например, он мог бы желать иметь свои чувства к ней несмешанными и, следовательно, будучи лишь человеком, он мог бы проглядеть ее промахи, так как они могли бы побудить его не любить ее - он мог бы игнорировать их, как если бы был к ним слеп. Следовательно, именно интенсивность его любви не позволила бы его ненависти - хотя давать такое название - значит карикатурировать чувство - оставаться сознательной. Конечно, ненависть должна иметь источник, и раскрыть этот источник, определенно, было проблемой; его собственные заявления указывают на время, когда он боялся, что родители угадывают его мысли. С другой стороны, можно задать вопрос, почему его такая интенсивная любовь не преуспела в уничтожении его ненависти, как это обычно бывает там, где имеются два противоположных импульса. Мы можем только предположить, что ненависть должна расцвести из некоторого источника, связанного с действием некой особой причины, которая делает ее неразрушимой. С одной стороны, какая-то связь этого типа должна поддерживать его ненависть к отцу живой, в то время, как с другой стороны, интенсивная любовь предотвращает ее осознание. Таким образом, для нее ничего не оставалось, кроме как существовать в бессознательном, хотя время от времени она была способна вспыхивать в сознании на мгновения.
Он отметил, что все это звучит довольно правдоподобно, но он, естественно не вполне убежден этим. (Никогда целью подобных дискуссий не является убеждение. Они призваны только привнести вытесненный комплекс в сознание, сделать конфликт доступным для сознательной психической активности и облегчить проникновение свежего материала из бессознательного. Чувство убежденности вырабатывается только после того, как пациент сам проработает обозначенный материал и, до тех пор, пока он не почувствует себя полностью убедившимся, материал должен рассматриваться как непроработанный.). Он бы отважился спросить, сказал пациент, как это было, что идея такого типа могла ослабевать, как она могла появляться на мгновения, когда ему было двенадцать лет и снова, когда ему было двадцать и затем еще раз, через два года, в хорошее время. Он не может поверить, что его враждебность угасала на периоды времени, в течение которых не было никаких признаков самоупреков. - На это я ответил, что всякий раз, когда некто задает такие вопросы, он уже готов с ответом; он нуждается только в одобрении, чтобы начать говорить. - Затем он продолжил, как могло показаться, несколько бессвязно говорить, что они с отцом были лучшие друзья. За исключением некоторых предметов, по поводу которых отцы и дети обычно сторонятся друг друга - (Что бы это могло означать?) - интимность между ними была гораздо значительнее, чем между ним и его лучшим другом. Что касается дамы, в отношении которой он пренебрег своим отцом в своей фантазии, то, действительно, он ее очень сильно любил, но у него никогда не было к ней сладострастного влечения такого, которое он постоянно испытывал в детстве. Вообще, в детстве, его сладострастные импульсы были намного сильнее, чем в пубертате. - Тут я сказал ему, что полагаю - он сейчас нашел ответ на вопрос, который мы искали и, в то же время, открыл третью существенную характеристику бессознательного. Источником, из которого его враждебность к отцу получала свою неразрушимость, было что-то в природе сладострастных желаний, и, в связи с этим, он должен был чувствовать, что его отец так или иначе представляет собой помеху. Конфликт такого типа, добавил я, между сладострастностью и детской любовью, абсолютно типичен. Периоды угасания, о которых он говорил, происходили потому, что преждевременный взрыв его сладострастных чувств имел своим следствием значительное уменьшение их силы. И не было так, что до тех пор, пока он снова не оказывался захвачен интенсивным эротическим желанием, его враждебность проявилась бы снова, позволяя ожить старой ситуации. Затем я убедил его согласиться, что я не завлекал его обсуждать вопросы детства или секса, но что они были подняты им по его свободной воле. - Затем он продолжил, спрашивая, не потому ли просто он не принял решения в то время, когда был влюблен в свою даму, что помеха той любви в лице отца не могла сравниться в тот момент с любовью к отцу. - Я ответил, что было вряд ли возможно разрушить человека заочно. Такое решение могло возникнуть, если бы желание, против которого он протестовал, появилось бы тогда в первый раз; в то время, как фактически, оно долгое время подвергалось вытеснению, по отношению к нему он не мог бы организовать свое поведение иначе, чем он это делал, и оно было, следовательно, защищено от разрушения. Это желание (избавиться от отца, как представляющего собой помеху) должно брать начало в то время, когда обстоятельства были другими - может быть, в то время, когда он не любил своего отца больше, чем человека, которого он сладострастно желал, или когда он не был способен принять ясного решения. Это должно было иметь место в его раннем детстве, перед тем, как он достиг шести лет и перед тем, как его память стала сознательной; и вещи могли с тех пор оставаться для него неизменными. - На этом этапе наша дискуссия прервалась ввиду окончания времени сессии.
