Борис Парамонов - МЖ. Мужчины и женщины
Всё это писалось и в 29-м году, и в 79-м, и в каком угодно году. Лосев всю жизнь – 95 лет! – писал одно и то же, ни от чего не отказался, ни в чем не переменился. В одном из томов «Античной эстетики» глава о Сократе (совершенно ницшеанская по ненависти к этому родоначальнику «теоретического человека») заканчивается словами: «Ну как было не казнить такого человека?» Лосев ставит крест на Просвещении, на Новом времени, на буржуазной эпохе. Буржуазный – значит индивидуалистический, а индивид – значит ценность. Для Лосева же личность – величина, которой можно пренебречь, и не только в ценностном, но и в гносеологическом порядке, субъект-объектная модель познания не ведет к истине (типологически – то же, что Лукач). Лосев готов осуществить ту программу-максимум, на которую не решились, которую даже не представляли себе большевики: погибнуть в мировом огне, прославляя бога-Гераклита. Разве что Троцкий нечто подобное заявлял, да и то в минуты, когда отчаивался в победе. (Именно победа и не дала большевикам как следует развернуться, «обуржуазила» их.)
Впрочем, кое-что сравнимое по стилистической мощи у них все же появилось: культ личности. И это предсказывал Лосев, к этому он звал. Вспомним героев-богатырей Вагнера: без них колеса не обернешь. Сталин, если его брать в методологии Лосева, – абсолютный мифический герой, и он его предвидел, так же как сгорание мира в огне – совместном проекте античного символизма и современной науки. Сталин у Лосева – необходимость, а лучше сказать, рок. Ананке. И тут – очередное совпадение с Лукачем, придумавшим «социалистический реализм» как историческое опровержение буржуазного индивидуалистического реализма, с его копанием в психологии мелкобуржуазных персонажей. Буржуазное вообще всегда и только мелко, потому что индивидуально. Роман – это «буржуазная эпопея» (опять Гегель!), а сменит его коллективный эпос, в котором предназначенное им место найдут мифического масштаба герои.
<...> идет речь о тенденции к эпосу. Борьба пролетариата <...> пробуждает дремавшую до сих пор, деформированную и направленную по ложному пути энергию миллионных масс, поднимает из их среды передовых людей социализма, ведет их к действиям, которые обнаруживают в них ранее неизвестные им самим способности и делают их вождями стремящихся вперед масс. Их выдающиеся индивидуальные качества состоят именно в том, чтобы осуществлять в ясном и определенном виде общественное строительство. Они приобретают следовательно в растущей степени характерные признаки эпических героев. Это новое развертывание элементов эпоса...
Так писал Лукач в статье «Роман» в старой Литературной энциклопедии (том 9, 1934). Это совершенно логичное развертывание общефилософской посылки о пролетарии как тотальном субъекте. Предел этого титанизма – мифический герой, в обсуждаемом случае – Сталин. Всему этому мировоззрению нельзя отказать в имманентной стройности, что, как известно, больше всего и ценится теоретиками. На бумаге всё получалось очень гладко.
Интересно, что когда западными писателями брался действительно крупный герой буржуазного общества, вроде драйзеровского Копервуда, то такие вещи правильным инстинктом совковые литературоведы сразу объявляли соцреалистическими. Здесь не идеология автора бралась в расчет (предполагаемо коммунистическая), а жанр: «гомерический», то есть крупномасштабный, олимпийско-божественный. Стиль подлинного соцреализма – монументальный плакат (Синявский позднее).
Горький в докладе на Первом съезде советских писателей говорил именно о мифе как магистрали соцреализма. А миф придает эпосу объективность (тот же Лукач). И не исключено, что в подготовке этого доклада какую-то роль играл Лукач, бывший тогда в СССР и находившийся в известном фаворе. (Хотя такие мысли вообще-то были свойственны и самому Горькому, этому домодельному ницшеанцу.)
Культ личности вырос отсюда совершенно естественно. Жизнь превратилась, претворилась в героический миф. Лосев восторжествовал: он сел на два года, но идеи его победили. Разве что Большой театр не ликвидировали, а, наоборот, продолжали выкармливать. Впрочем, однажды подружившись с Нибелунгами, поставили в нем Вагнера.
4Относительная, конечно, победа: личность подавляли, но не только эмпирическую, а и мифически-абсолютную «разоблачили». По логике своей мысли Лосев должен был сожалеть о детронизации Сталина. Может, и жалел, кто его знает, темного человека, Нафту. Темноты его для людей понимающих тайны не составляют, но сейчас мы говорим о явном плане его мировоззрения, о буквальном его смысле, какового, опять же, у него не прочитали; по крайней мере не объяснили люди, его читавшие и о нем писавшие. Не объяснили, что А.Ф. Лосев – ученый обскурант, мечтавший об уничтожении мира средствами современной науки; уже даже не Нафта, а доктор Стрэйнджлав из фильма Кубрика; а с другой стороны – средневековый юродивый, на свой лад возвещающий конец (западного) мира.
Лосев – явно не «интеллигент». Академик Павлов сказал Бухарину: «Я думал, вы большевик, а вы самая настоящая интеллигентская сопля». Вот уж соплей Лосев точно не был. Но если хочется вписать его в интеллигентский мартиролог, то вписывать надо по статье булгаковского Мастера. Во-первых, он, официально академиком не будучи, бархатную шапочку носил, на манер булгаковского персонажа (Тахо-Годи, должно быть, сшила), а во-вторых, вождь, похоже, лично принял о нем благоприятное решение: отправить его на покой слушать Шуберта (Вагнеру, однако, он не изменил). Не исключено, что помилование произошло с подачи Горького, должно быть, раскаявшегося в своей статье, в которой он предлагал Лосеву – повеситься («О солитере»: статья о буржуазном индивидуализме – вот уж попал пальцем в небо!). Лосев был не только освобожден, но освобожден привилегированно: с возвращением в Москву и разрешением академического преподавания. Короче, прощен. И ни в какие «повторники» не попадал. Между прочим, по возвращении из узилища его тут же напечатали – статью о мифическом у Горького в академических «Известиях» (должно быть, доброжелатели посоветовали таким способом Горького отблагодарить: очень это все увязывается). Можно сказать, что Сталин трактовал Лосева так же, как спустя несколько лет – православную Церковь.
Есть тема о Сталине – победителе коммунизма. Начал ее отнюдь не Чалидзе, а Г.П. Федотов, еще до войны. Мне всегда казалось, что в эту интерпретацию не вписывается нечто значительное, а именно сохранение Сталиным социалистической экономики. Но тема вполне гармонизируется, если в качестве модели держать в уме не столько коммунизм, сколько то же самое Средневековье, к частной собственности относившееся прохладно. Не так, впрочем, к частной собственности, как к богатству, еще точнее – к деньгам. Сталин именно богатства не позволял, кроме дарованного пайка, иногда и высокого. Паек – это натуральная выдача, деньги реального значения не имели. Богатство же в форме капитала невозможно, когда в индустриальном обществе уничтожен рынок. Получается, что Сталину и не требовалось побеждать коммунизм, потому что модель подразумеваемая имелась в виду не ортодоксально-марксистская, не ленинская даже. Пролетариат у Сталина стал метафорой верующей бедности: куда уж средневековей.
Но большевики загнали «Средневековье» в подсознание, то есть в подвалы Лубянки. НКВД – полный аналог Св. Инквизиции. Каким движением коллективного бессознательного было продиктовано издание в СССР в 39-м году средневековой инструкции по пыткам «Молот ведьм» Шпренгера и Инститориса? Причем в «Политиздате». Но на поверхности был сталинский парад (ныне входящий в моду в качестве некоего ретростиля). Да и в подземельях тот же парад наблюдался – московский метрополитен. «Наш метро», как писали в тридцатых. Мы помним, что худшее в соцреализме, по Синявскому, – нарушение стиля, эклектика, прививка к плакату устаревшего буржуазного (да, буржуазного!) психологического реализма. Но книжечки и картинки – ерунда, «надстройка». Нет, не Сталин нарушил этот стиль, стиль самого социализма, провозгласив целью такового удовлетворение постоянно растущих материальных и духовных нужд трудящихся – ибо, это провозгласив, тут же сделал оговорку в том смысле, что социалистическое производство никогда этих растущих потребностей не удовлетворит, что это и есть основной экономический закон социализма, что такое отставание – его структурообразующее начало (переписано из Базарова-Руднева, с которым еще Ленин полемизировал). Тем самым бедность была возведена в принцип. Физкультурные парады – не хлеб, а зрелище. Чтобы закласть тельца, не нужно его откармливать парным молоком, как родного сына, достаточно нарисовать на стене пещеры. Сталинская культура была такими наскальными рисунками, магическим жестом. Все, так сказать, испортили наследники, «коллективное руководство», особенно Никита, при всей своей «двадцатности», – окраинный куркуль, любивший сало. Если мы, мол, смажем идеи коммунизма маслом, то они победят во всем мире: ничего не понял, кукурузник. Америку вздумал догонять и перегонять по производству мяса, масла и молока. Коммунизм – пушки, а не масло. Сухая корка, а не молоко. Новые русские предпочли, эвфемистически выражаясь, масло, мясо и молоко, то есть Америку. (А также сметану, яйца и морковь из песенки Горбовского.)
