Жак Лакан - Я в теории Фрейда и в технике психоанализа (1954/55).
Маршан: — Передача информации.
Лакан: — Что такое информация?
Маршан: — Некое указание.
Г-жа Одри: — Что-то, исходящее от какого-то лица и адресованное кому-то другому.
Маршан: — Это общение, а не сообщение.
Г-жа Одри: — Мне кажется, в этом суть сообщения и есть — это переданное извещение.
Маршан: — Сообщение и общение — это не одно и то же. Г-жа Одри: — Сообщение в прямом смысле слова — это нечто, кому-то переданное, с целью дать ему о чем-то знать.
Маршан: — Сообщение однонаправлено. Общение не однонаправлено, в нем есть прямой и обратный ход.
Г-жа Одри: — Я сказала, что сообщение делается кем-то одним кому-то другому.
Маршан: — Сообщение посылается кем-то кому-то другому. Общение — это то, что устанавливается, когда обмен сообщениями произошел.
Д-р Граноф: — Сообщение — это программа, которую запускают в некую универсальную машину, которая по истечении некоторого времени выдает на выходе то, что смогла с ней сделать.
Лакан: — Неплохо сказано.
Лефорт: — Но это расширение символического мира. Маршан: — Нет, это сужение символического мира. На базе языка речь будет делать выбор.
Лакан: — Госпожа Колетт Одри говорит о том, что там, где есть сообщение, необходимы субъекты.
Г-жа Одри: — Сообщение, оно не просто идет в одном направлении. Оно может быть передано через вестника, который не имеет к нему отношения. Вестник может понятия не иметь о том, что в сообщении говорится.
Маршан: — Оно может передаваться и от машины к машине. Г-жа Одри: — Но что имеется в любом случае, так это пункт отправления и пункт назначения.
Лакан: — Порою вестник смешивает себя с известием, с сообщением. Если у него на черепе под отросшими волосами что-то записать, он не сможет прочесть это даже с помощью зеркала — чтобы прочесть послание, надо выбрить ему тонзуру. Нельзя ли сказать, что перед нами в этом случае образец своего рода сообщения-в-себе? Не является ли вестник, чья весть записана под волосами на его черепе, вестью сам по себе? Маршан: — Полагаю, что да.
Г-жа Одри: — Это явно послание.
Маннони: — Нет нужды, чтобы оно было получено.
Маршан: — Сообщения, как правило, отправляют и получают. Но между тем и другим оно существует как сообщение.
Г-жа Одри: — Бутылка, брошенная в море, — это сообщение. Оно адресовано, по назначению оно может и не придти, но оно адресовано.
Маршан: — Это значение в движении.
Лакан: — Это не значение в движении, это знак в движении. Остается узнать, что же такое знак.
Маршан: — Это что-то, что обменивают.
Д-р Леклер: — Сообщение — это объективная речь.
Лакан: — Вовсе нет!
2
Расскажу вам притчу, которая, надеюсь, даст нам какие-то ориентиры.
Писатель по имени Уэллс пользуется репутацией мыслителя неглубокого. Между тем он, напротив, был человеком очень искусным, прекрасно знавшим, что он в идейных и сюжетных своих построениях делал, что отвергал и что выбирал.
В одном из произведений его — не помню, в каком точно — рассказывается о том, как два или три ученых попали на планету Марс. Там, на Марсе, они оказываются в присутствии существ, которые используют свои собственные, особые способы общения и, к великому удивлению своему, прекрасно понимают, что те им сообщают. Пораженные этим фактом, они начинают это обсуждать. Он мне сказал, что занимается исследованиями в области электронной физики, — говорит один. Он сказал, что исследует строение твердых тел, — молвит другой. А мне он сказал, что занимается поэтическими размерами и функцией рифмы, — возражает третий.
Всякий раз, когда мы отдаемся на милость речи — независимо от того, носит ли она личный или публичный характер — происходит нечто подобное. Это маленькая история, что она, по-вашему, иллюстрирует — язык или речь?
Г-жа Одри: — И то, и другое.
Д-р Граноф: — Универсальных машин существует, насколько я знаю, немного. Предположим, что мы в нее закладываем программу. Нужно иметь в виду, что задействована в этом не только сама машина, но и операторы. Итак, закладывается программа — это сообщение. Получив на выходе результат, мы говорим: "Это чепуха!" или говорим: 'Это похоже на правду!" В том смысле, что начиная с того момента, когда машина сообщение возвращает, начиная с момента, когда оно может считаться принятым (а оно не принято, если оператор его не понял), сообщение — при условии, что оператор нашел его приемлемым, понял его, принял в расчет и сомнений в исправности машины у него не возникло, — стало общением.
Маршан: — В данном случае поняли все трое, но поняли-то они по-разному!
Маннони: — Вовсе не по-разному. Когда математик пишет на доске уравнения, один скажет, что это уравнения магнитного поля, а другой — чего-нибудь еще. Уравнения могут описывать и то, и другое.
Лакан: — Но это совсем не тот случай.
Д-р Леклер: — Мне кажется, что дискуссия пошла в направлении, заданном вашими размышлениями о кибернетике.
Лакан: — Для меня это прекрасный случай узнать, как именно Вы их поняли.
Д-р Леклер: — Если язык нам удается разместить в этой перспективе сравнительно просто, гораздо труднее, по-моему — во всяком случае на данный момент — найти в ней место для речи. Говоря сейчас о речи, я говорил о ней в определенном смысле — когда я говорю о речи, я всегда имею в виду именно речь. Я хотел бы, чтобы вы сказали о полюсе речи несколько слов, это позволило бы нам определить по крайней мере, плоскость нашей дискуссии.
Маршан: — Можно ли вообще отделить речь от языка в процессе их проявления?
Лакан: — А что Вы об этом думаете, отец Бернерт?
Отец Бернерт: — Я думал, как и Риге, что это язык, но теперь оказывается, что я ничего не понял.
Риге: — Каждый понял по-своему.
Г-жа Одри: — Все это гораздо сложнее. Хорошо бы вначале узнать, что марсианин хотел сказать.
Лакан: — Мы никогда не узнаем, что марсианин хотел сказать. Если мы занимаем место по ту сторону, где слова определенного ответа не получают, сказать, будто речь и язык совпадают между собой, мы не можем.
Маннони: — Выходит, поначалу Вы делаете так, что язык исчезает, а потом ставите нас этим самым в тупик.
Лакан: — Согласен, эта притча требует разъяснения. Место языка занимает в ней присущая трем персонажам способность ее понимания. На фоне этого языка и функционирует воспринимаемая ими речь. Проблема же состоит в том, что нет кода.
Притча эта говорит о том, что именно в мире языка должен каждый человек расслышать тот зов, то призвание, откровение о котором оказывается ему предназначено. Кто-то из вас только что говорил сейчас об откровении и основании — именно об этом здесь и идет речь. Мы стоим с вами лицом к лицу с мифом языка, который время от времени оставляет у нас впечатление чего-то в принципе неясного, обезличивающего. Вы не найдете ни одного философа, который не настаивал бы совершенно справедливо на том факте, что сама возможность ошибки связана не с чем иным, как с существованием языка. Каждый субъект призван не просто познать мир, как если бы все происходило в собственно поэтической плоскости, он призван найти в этом мире свое место. И если психоанализ что-то вообще значит, то лишь потому, что он уже включен в нечто такое, что, будучи связано с языком, не идентично ему и в чем психоанализу как раз и предстоит найти свое место, — во всеобщую речь (discours).
Всеобщая речь, речь конкретная, не прекращающаяся от начала времен, — это все то, что в действительности было сказано, реально сказано (чтобы зафиксировать нашу мысль, можно даже выразиться и так). Именно по отношению к этому определяет себе место субъект как таковой, именно сюда он вписан, именно этим он уже заранее определен, причем определенность эта принадлежит к совсем другому разряду, нежели тот, к которому принадлежат определенности реального плана, материальные метаболизмы, обусловившие возникновение его в особом обличье существования, именуемом жизнью. Функция его, по мере того, как он эту речь продолжает, состоит в том, чтобы найти в ней свое место, не просто в качестве оратора, но и в качестве того, кто с самого начала получил от этой речи свою определенность.
