Символическая жизнь. Том 2. Работы разных лет - Карл Густав Юнг
Предисловие к книге Шмида-Гизана «День и ночь»
1711 Атмосфера этой книги знакома мне слишком хорошо. Прочитав рукопись, я с некоторым трудом сумел вырваться из хитросплетений повседневной психотерапевтической практики: помогло только желание проанализировать текст с учетом исторических обстоятельств. Вообще книга действительно кажется этакой литературной сироткой, и у нее как будто нет никаких связей с настоящим. Странный прием, положенный в ее основание, – приключения аллегорического героя – побуждает вспомнить сочинения восемнадцатого века. Но это не более чем отдаленное сходство, в остальном же книга выглядит совершенно чуждой восемнадцатому столетию. Она рассказывает о сегодняшних чувствах и раскрывает перед нами мир опыта, который оставался спрятанным от нас со времен, быть может, Рене Анжуйского[517], – чувственный мир Эроса, который недавняя папская энциклика о христианском браке[518] и карательное сознание современного человека словно сговорились категорически подавлять. На самом деле это эзотерический текст, лепесток неувядающей мистической розы, которую, как утверждали средневековые поэты, церковь норовит скрыть от людей под завесой тайны. Можно подумать, церковь когда-либо знала эту тайну или соглашалась ее терпеть! Эта книга не о массах и не для масс. С точки зрения большинства, ее лучше было бы не писать, а читать эту книгу следует лишь ввиду ее дурной славы. Мол, читателю повезет, если он после прочтения книги ощутит себя незапятнанным. Почти пятьсот лет назад уже была подобная книга – тоже свидетельство культурного перелома и тоже лепесток мистической розы – рассказ о приключениях рыцарей и камень преткновения для вульгарного вкуса; речь о «Гипнеротомахии» знаменитого Полифило[519], на миг прогнавшего пелену вокруг человеческой психики эпохи Чинквеченто[520]. Из предисловия к той книге будет уместно процитировать показательный отрывок, из которого станет ясно, каким образом «рыцари ордена Розы» обмениваются рукопожатиями через столетия:
«Parquoy ainsi qu’il est evident tous les sages ont pratique les sciences soubs l’ombre des plus beaux replis d’amour. L’amour а este et est encor le gracieux pinceau qui a trace ce qui est rare et destine, tant entre les puissances superieures que les inferieures, et ce qui est de leur subiet… Scachez, voyez et entendez, et vous remarquerez prudemment que tous les plus specieux, magnifiques et bons mysteres, ont este cachez et retracez soubs les beautez d’amour, car l’amour est l’ame heureuse de tout… Si ie scavois que quelque profane osast estendre sa main detestable sur ce volume pour le manier, ou que quelque indi– gne s’avanca pour le fueilletter, que quelque arrogant superstitieux engloutissant de la reputation des belles ames, en tirat un petit de plaisir, ou que le malin spectateur des benefices souverains avec enuie у cerchast le bien qui n’appartient qu’aux coeurs d’amour, ie briserois la plume qui trace tant de revolutions de beaux mysteres, ie voudrois en m’oubliant retrancher toute la memoire qu’il у а de se representer le contentement qui se pratique а voiler mignonnement avec les toiles de belles fixions, ce qui est rare, et seul expedient a scavoir pour s’eslever sur tout ce qui est de vertueux, et me frustrant moy-mesme de la vie de ma vie, ie m’abstiendrois de traiter avec plaisir les fructueux appasts qui attirent aux voluptez sacrees»[521].
1712 Поскольку безрассудство буквального мышления не вымерло, увы, за минувшие четыреста лет, хотелось бы повторить для читателя то предупреждение, которым бессознательное напутствовало Полифила, намеренного отправиться во тьму: «Quisquis es quantumque libuerit, huius thesauri sume: at moneo, aufer caput, corpus ne tangito»[522].
Доктор Ганс Шмид-Гизан: in memoriam[523]
1713 Жизнь – это поистине битва, в которой друзья и верные соратники гибнут, сраженные случайной пулей. С грустью я гляжу на павшего товарища, который более двадцати лет разделял со мною эксперименты с жизнью и приключения современного духа.
1714 Впервые мы встретились с Гансом Шмидом-Гизаном на конференции психиатров в Лозанне, где я отважился представить вниманию коллег свои соображения по поводу безличной и коллективной природы психических символов. В ту пору он был ассистентом в клинике Махаим в Сери. Вскоре после конференции он приехал в Цюрих, чтобы изучать вместе со мной аналитическую психологию. Наше сотрудничество постепенно переросло в дружеские отношения, а случаи из психологической практики нередко сводили нас вместе в работе и в дружеских беседах. Мы сообща пытались разобраться в относительности психологических суждений – иными словами, во влиянии темперамента на формирование психологических понятий. Как выяснилось, у него инстинктивно складывалась установка, прямо противоположная моей собственной. Это различие вылилось в долгую и оживленную переписку[524], благодаря которой мне удалось прояснить ряд принципиальных вопросов. Результаты изложены в моей книге о психологических типах[525].
1715 Помню очень увлекательную велосипедную прогулку, которая привела нас в Равенну, где мы прокатились по песчаной полосе вдоль моря. Эта прогулка со стороны наверняка выглядела непрерывным спором – обсуждение началось за утренним кофе, продолжалось в пыли ломбардских дорог, было подкреплено пузатой бутылкой кьянти вечером и даже прорвалось в наши сновидения. Он с честью выдержал испытание, проявил себя надежным спутником и вообще всегда оставался верным другом. Он доблестно сражался с гидрой психотерапии и делал все возможное, чтобы внушить своим пациентам ту человечность, к которой сам стремился на протяжении жизни. К сожалению, ему не выпало заслужить известность в научном мире, но незадолго до кончины он сумел отыскать издателя для своего сочинения «День и ночь», в котором изложил многие жизненные переживания в крайне своеобразной форме. Верный своим убеждениям, он писал эту книгу так, как считал нужным, не потакая предрассудкам общества. Его человечность и психологическая чуткость вовсе не были дарами, упавшими с небес; нет, это плоды беспрерывного труда над собственной душой. У его гроба сегодня скорбят не только родственники и друзья, но и бесчисленное множество тех, перед кем он раскрыл сокровищницу психики. Им ведомо, что это – подлинная заслуга в пору духовной засухи.
К. Г. Юнг
Предисловие к книге Шмитца «Сказка о выдре»[526]
1716 Этим коротким вступительным словом я отдаю дань памяти своему покойному другу Оскару А. Г. Шмитцу, для которого эта книга оказалась одной из последних прижизненных публикаций. Я не литератор, так что не мне судить об ее эстетической ценности, да и, честно сказать, литературные достоинства «Сказки о выдре» мало меня заботят. С
