Ольга Маховская - Соблазн эмиграции, или Женщинам, отлетающим в Париж
Как сказала одна гениальная русская актриса в своем откровенном интервью, дети вытесняются или публикой или мужчиной, для которого хочется играть. У этого типажа должно быть свое место в многообразии типов русских женщин.
Семейная сторона жизни русских манекенщиц, русской богемы, не описана как несущественная. Богема на то и богема, чтобы окутывать себя мифами, не прояснять, а затуманивать, завораживать внимание публики красотой жеста и изяществом позы. Замечание маэстро «Нужно или детей воспитывать, или карьеру делать!» – не кажется мне теперь простым назиданием, сделанным мимоходом.
Социальный портрет русских в Париже: до и после
В литературе выделялось четыре волны русской эмиграции во Франции, по историческим периодам и мотивам выезда из страны. Первая, политическая, послереволюционная волна эмиграции была связана с выдворением или бегством из России, охваченной революционной лихорадкой, представителей высших сословий и интеллигенции[19]. Это была вынужденная эмиграция, свершившаяся по политическим мотивам, то есть под давлением внешних обстоятельств. По сведениям Лиги наций, которые приводит Е. Ковалевский, только в сентябре 1926 года из России выехало 1 160 000 человек, около ста тысяч из них в конце концов осело в Париже[20]. Их жизнь, пожалуй, наиболее подробно описана. Русские в эмиграции жили надеждой на скорое возвращение, не верили в долговечность советского режима. Считалось особой доблестью сохранить идеалы прошлого, высокие культурные и духовные традиции, прежде всего язык. «В деле сохранения национального облика и качеств русского человека на чужбине сыграли очень большую, если не решающую роль русская культура, которая высоко ценилась и ценится во всем мире, и русский язык, за чистоту которого боролись лучшие сыны рассеяния. Со стороны самого русского зарубежья шла неустанная и упорная борьба за сохранение русской культуры как в русских школах, так и организациях молодежи»[21].
Для самой российской эмиграции первой волны, насколько можно судить по многочисленным мемуарам, книгам самих эмигрантов, Россия была и остается «основной точкой отсчета» в оценке их собственной биографии, биографии своего поколения, как бы ни рассматривался разрыв с родиной – как трагедия, или как долгожданное освобождение[22].
В значительной мере это мешало их органичному включению во французское общество.
Вторая политическая волна была не столь многочисленной, насчитывала несколько сотен человек, которые остались во Франции, не желая или опасаясь вернуться в Советскую Россию после Второй мировой войны.
Еще один прилив эмиграции совершился в семидесятые-восьми-десятые годы. Их было уже совсем мало – писатели-диссиденты, молодые люди крайних левых взглядов, сбежавшие во время командировок или гастролей артисты и ученые.
Наконец, четвертая волна хлынула после падения железного занавеса в конце восьмидесятых – начале девяностых и получила позорное название «колбасной». Считалось, что эти люди остались на постоянное проживание или попросили политического убежища исключительно по меркантильным мотивам, в погоне за западным комфортом и уровнем жизни. От этой волны поспешили отгородиться диссиденты, акцентируя особое внимание на том, что они представляют интеллектуальный цвет нации, ее самую свободолюбивую часть. Вопрос о самоопределении эмигрантов, их принадлежности к той или иной волне – это вечный повод для внутриэмигрантских дискуссий и скрытого противостояния.
Культурное лицо русской эмиграции во Франции определяла первая, самая многочисленная волна эмигрантов.
У российской эмиграции во Франции хорошая репутация – она считается высокообразованной, одаренной и беспроблемной. Такую репутацию поддерживали сами эмигранты, настаивая на высокой культурной миссии, которую несут русские в изгнании, даже если это связано с определенными психологическими издержками.
На фоне алжирской эмиграции, представляющей настоящую головную боль для Франции и выступающей предметом постоянных общественных обсуждений, исследований, разработки специальных программ помощи и протекции на государственном уровне, русская эмиграция не заметна. Она малочисленна[23], как правило, хорошо образована. Русские рассредоточены в престижных районах города Парижа, подростки не группируются в банды, не хулиганят на улицах. Напротив, русские по происхождению дети, как правило, хорошо учатся и нацелены на высокие социальные позиции.
Текущая эмиграция еще не получила своей устоявшейся оценки. Здесь я привожу данные из одного из первых интервью в Париже, взятое мною у известного журналиста, эмигранта четвертой волны. Он вводит понятие пятой, челночной, лояльной эмиграции, понимая под этим термином мигрантов, которые используют исключительно легальные способы проживания на территории Франции, в пределах сроков, установленных визовым режимом.
Интервью с Сарниковым Никитой, корреспондентом Русской студии Радио Франции. Париж, 1999 год
Н.С.: Когда эмигрант прибывает, он начинает сближаться с французом. Причем интерес взаимный, французов интересует, какая волна идет? И первый год я себя чувствовал человеком, которого приглашали в разные круги, вплоть до масонской ложи, чтобы я рассказал о том, как проходил путч 91-го года, потому что я был непосредственным его участником. Все нормальные люди тогда собрались возле Белого дома. Их интересовал этот мой опыт, потом их занимали мотивы моей эмиграции.
О.М.: Был какой-то ожидаемый ответ?
Н.С.: Как раз у них было больше старого предубеждения. Историю сделала диссидентско-колбасная волна. Как говорит Наташа Горбаневская, их было всего пять человек на Красной площади, когда танки вошли. Как ни странно, они остались диссидентами и здесь. Может, потому что они ожидали чего-то другого, их и здесь мало что устраивало. Может, это такая психология, может, люди рождаются диссидентами. Есть такое выражение: «Люди не меняются, а усугубляются». Получилось, что для них собственно строй не имеет особого значения. Когда я наблюдаю людей, которые приехали по колбасным мотивам, они требуют колбасы точно так, как они требовали ее там.
Когда человек только приезжает сюда, он получает ненастоящий опыт французского общения. Это опыт общения француза с эмигрантом. Его держат за такое любопытное создание, на которое смотрят с интересом, чтобы понять, где оно и как оно собирается двигаться дальше. Очень быстро начинает это понимать. У него складывается ложное впечатление о том, как общаются французы. И он думает про себя: «Нет, я в такие игры играть не хочу, я лучше буду с русскими». В русских клубах в Париже, я уверен, принято ругать французов. Эмигрантов очень неохотно допускают в свою среду сами французы. Может создаться впечатление, что французы холодные. На самом деле все это не так. Они так же дружат, как русские, так же любят, как русские, и так же привязаны друг к другу, как мы.
А в русской среде все считается буквально по годам. Один из первых вопросов, которые тебе зададут: «А когда ты попал?». И тут же начинается особый отсчет, выстраивается своя иерархия. Вот эта актриса, которую мы видели в театре (интервью взято после спектакля в рамках русского театрального фестиваля в Париже), первое, что она спросила: сколько лет вы уже здесь? Я сказал, что восемь. Это огромный срок для нее, потому что я знаю, что она всего два-три года. И потом мне было очень интересно наблюдать, как она поведет себя по отношению ко мне. Она вела себя как младшая по званию.
Я бы сказал, что сейчас пошла другая эмиграция. Сейчас появляются люди, у которых срок визы на три месяца. Они появляются на три месяца, и как только виза заканчивается, они уезжают, а потом добывают себе новую визу, и снова сюда. Это – лояльная эмиграция.
О.М.: В смысле законопослушная?
Н.С.: Да, законопослушная. Челночная эмиграция. Хороший термин, между прочим.
О.М.: Да, хороший термин. Она мне кажется более органичной, потому что движение фрикциями кажется мне более органичным, чем только вперед и дальше.
Н.С.: В психологии этой эмиграции есть то, чего не было у диссидентско-колбасной. Это чувство лояльности. Те шли ва-банк, до конца. Они приезжали и оставались. У них и не было другого выбора, возврат был чреват всякими последствиями. Они приезжали по трех-шестимесячной визе и тут начинали вести политику: вот я сидел, мои родители сидели. Объявляли себя диссидентами или хоть и гомосексуалистами. Челночная эмиграция одержима идеей найти легальные пути, чтобы здесь остаться. Теперь, после перестройки, себя не объявишь голубым или диссидентом. Теперь один из способов получить визу – это получить разрешение на учебу. Они приезжают сюда в тайной надежде встретить человека, который мог бы по любви или по расчету сделать ему визу. Через брак.
