Чарльз Маккей - Наиболее распространенные заблуждения и безумства толпы
После этого родственники д'Орна дошли до крайности. Принц де Робек Монморанси, отчаявшись добиться своего другими методами, нашел способ проникнуть в темницу, где содержался преступник, и, предлагая ему чашу с ядом, заклинал спасти их от бесчестья. Граф д'Орн отвернулся и отказался принять ее. Монморанси повторил свою просьбу, и, потеряв все свое терпение из-за повторного отказа, развернулся и воскликнул: «Тогда умри, как хочешь, подлый негодяй! Ты годишься только на то, чтобы умереть от руки палача!», оставив того наедине с судьбой.
Д'Орн сам подавал регенту прошение об обезглавливании, но Ло, имевший большее влияние на последнего, чем кто бы то ни было, за исключением аббата Дюбуа, его учителя, настаивал на том, чтобы он (регент) не уступал своекорыстной точке зрения д'Орнов. Регент изначально был того же мнения, и не позднее чем через шесть дней с момента совершения преступления д'Орн и Милль были колесованы на Гревской площади. Третьего убийцу, Летана, так и не поймали.
Это скорое и беспощадное правосудие очень обрадовало население Парижа. Даже месье де Куинкампуа, как здесь называли Ло, снискал расположение парижан как человек, заставивший регента не делать никаких поблажек аристократии. Но число грабежей и убийств не уменьшилось, а к ограбленным брокерам не испытывали никакой симпатии. Обычная расплывчатость общественной морали, достаточно бросавшаяся в глаза в прежние времена, теперь еще более усилилась благодаря ее молниеносному распространению среди представителей среднего класса, который до сих пор оставался сравнительно незапятнанным между неприкрытой порочностью высших слоев и скрываемыми преступлениями плебса. Пагубная любовь к азартной игре пропитала общество и нейтрализовала все общественные и почти все частные добродетели, вставшие у нее на пути.
Какое-то время, пока существовало доверие, стимулировалась торговля, что ни могло не пойти на пользу стране. В Париже результаты этого были особенно ощутимы. В столицу отовсюду съезжались чужеземцы, стремившиеся не только делать деньги, но и тратить их. Герцогиня Орлеанская, мать регента, пишет, что за это время население Парижа увеличилось на 305 000 душ из-за колоссального притока иностранцев со всего мира. Для размещения жильцов домоправительницам приходилось ставить кровати на чердаках, на кухнях и даже в конюшнях; город был настолько забит каретами и прочими всевозможными транспортными средствами, что на главных улицах им приходилось двигаться со скоростью пешехода во избежание несчастных случаев. Ткацкие фабрики страны работали с небывалой активностью, поставляя роскошные кружева, шелка, тонкое черное сукно с шелковистой отделкой двойной ширины и бархат, за которые расплачивались напечатанными в огромном количестве бумажными банкнотами, по ценам, выросшим в четыре раза. Эта общая тенденция затронула и продовольствие. Хлеб, мясо и овощи продавались по ценам, большим чем когда-либо прежде; точно в такой же пропорции выросли заработки. Ремесленник, прежде зарабатывавший пятнадцать су в день, теперь зарабатывал шестьдесят. Повсюду строились новые дома, страна светилась иллюзорным благоденствием, настолько ослепившим целую нацию, что никто не увидел темную тучу на горизонте, предвещавшую бурю, надвигавшуюся слишком быстро.
Сам же Ло, волшебник, чья рука принесла столь удивительные перемены, естественно, разделял всеобщее процветание. Расположения его жены и дочери добивалось высшее дворянство, с ними хотели породниться наследники герцогских и царственных домов. Он купил два роскошных поместья в разных частях Франции и начал переговоры с семьей герцога де Сюлли о покупке титула маркиза Роснийского. Его вероисповедание было препятствием для восхождения по социальной лестнице, но регент пообещал сделать его генеральным ревизором финансов, если он публично примет католичество. Ло, не исповедовавший никакой иной религии, кроме заповедей профессионального игрока, охотно согласился и был конфирмован аббатом де Тенсеном в Меленском кафедральном соборе в присутствии огромной толпы наблюдателей[24].
На следующий день Ло избрали почетным церковным старостой прихода Сен-Рош, по случаю чего он пожертвовал церкви пятьсот тысяч ливров. Его благотворительные деяния, всегда величественные, не всегда были столь показными. Он жертвовал огромные суммы частным образом, и ни одна история о реальной нужде не достигала его ушей напрасно.
В ту пору он был влиятельнее любого человека в государстве. Герцог Орлеанский настолько верил в его прозорливость и успех его планов, что консультировался с ним по любому текущему делу. Ло не проявлял никакой излишней помпезности в связи со своим тогдашним процветанием, а оставался таким же простодушным, приветливым и здравомыслящим человеком, каким он проявлял себя в не лучшие для него времена. Его галантность, всегда очаровывшая ее прелестных объектов, была по своей природе столь любезной, столь приличествующей джентльмену и столь почтительной, что даже влюбленные в объекты его галантности мужчины на нее не обижались. Если в каком-либо случае он и проявлял признаки надменности, то она относилась к раболепным дворянам, расточавшим ему льстивые похвалы, в которых чувствовалась фальшь. Он часто получал удовольствие, видя, как долго он может заставлять их ходить перед ним на задних лапках ради одной-единственной услуги. К своим же соотечественникам, случайно посетившим Париж и искавшим встречи с ним, Ло, напротив, был сама вежливость и внимание. Когда Арчибальд Кэмпбелл, граф Айлейский, впоследствии герцог Аргайллский, приехал к нему на площадь Вандом, ему пришлось пройти через вестибюль, заполненный особами высочайшего ранга, жаждущими встретиться с великим финансистом, дабы тот вписал их первыми в какой-нибудь новый подписной лист. А Ло между тем преспокойно сидел в своей библиотеке и писал письмо о высаживании кочанной капусты садовнику отцовского поместья в Лористоне! Граф пробыл у него довольно долго, сыграл с соотечественником партию в пикет[25] и уехал, очарованный его непринужденностью, здравым смыслом и хорошими манерами.
Из дворян, за счет тогдашнего людского доверия наживших суммы, достаточные для поправки их пошатнувшихся финансовых дел, можно упомянуть имена герцогов: де Бурбона, де Гуиша, де ла Форса (de la Force)[26], де Шолнэ и д'Антена; маршала д'Эстрея; принцев: де Рогана, де Пуа и де Лиона.
Герцог де Бурбон, сын Людовика XIV от маркизы де Монтеспан, был особенно удачлив в результате спекуляций с Миссисипскими ценными бумагами. Он заново отстроил с небывалым великолепием королевскую резиденцию в Шантильи и, будучи страстным любителем лошадей, построил несколько конюшен, которые долго славились на всю Европу. Герцог импортировал сто пятьдесят самых лучших скакунов из Англии для улучшения породы во Франции. Он купил большой участок земли в Пикардии и стал владельцем почти всех полезных земель между Уазой и Соммой.
Если уж сколачивались такие состояния, то неудивительно, что деятельная часть населения чуть ли не молилась на Ло. Ни одному монарху не льстили так, как ему. Все незначительные поэты и литераторы того времени пели ему льстивые дифирамбы. Согласно им, он был спасителем страны, ангелом-хранителем Франции; ум был в каждом его слове, великодушие — в каждом его взгляде, мудрость в каждом его деянии. Толпа, следовавшая за его каретой, куда бы он ни ехал, была так велика, что регент выделил ему кавалерийский отряд в качестве постоянного эскорта для очистки улиц перед его появлением.
В то время отмечали, что в Париже никогда еще не было так много предметов искусства и роскоши. Статуи, картины и гобелены в огромных количествах импортировались из других стран и очень быстро реализовывались. Все те симпатичные безделушки предметы мебели и украшения, в изготовлении которых французы были лидерами, больше не были игрушками одной лишь аристократии: их в изобилии можно было обнаружить в домах торговцев и у большинства представителей среднего класса. В Париж, как на самый выгодный рынок, свозились самые дорогие ювелирные украшения; среди них был и знаменитый алмаз, купленный регентом и названный его именем, который еще долго украшал корону французских королей. Он был куплен за два миллиона ливров при обстоятельствах, свидетельствующих о том, что регент был не таким безудержным стяжателем, как иные его подданные, по инерции скупавшие все подряд. Когда ему впервые предложили этот алмаз, он отказался купить его (хотя желал иметь его больше всего на свете), ссылаясь на то, что его долг перед страной, которой он правит, не позволит ему истратить такую большую сумму народных денег на какой-то камень. Это веское и благородное оправдание вызвало панику у всех придворных дам, которые несколько дней кряду судачили о том, что будет жаль, если такому редкому драгоценному камню позволят покинуть пределы Франции только потому, что не нашлось человека достаточно богатого, чтобы его купить. Регента непрерывно умоляли сделать это, но все было напрасно, пока герцог Сен-Симон, который при всех его способностях был краснобаем, не взвалил тяжкое бремя уговоров на себя. Его умоляющую просьбу поддержал Ло, добродушный регент дал свое согласие, позволив изобретательному Ло найти способ оплатить камень. Его владелец получил гарантию на выплату двух миллионов ливров в течение оговоренного срока плюс пять процентов от этой суммы и, кроме того, разрешение забрать все ценные осколки после огранки камня. Сен-Симон в своих «Мемуарах» с немалым удовольствием описывает свое участие в этой сделке. Он пишет, что камень был таким же большим, как ренклод[27], почти круглой формы, идеально прозрачным, не имел дефектов и весил более пятисот гран[28]. Довольный собой, Сен-Симон подытоживает свой рассказ, сообщая миру, что с его стороны «было весьма похвально убедить регента сделать столь знаменитую покупку». Другими словами, он гордился тем, что убедил регента пожертвовать своим долгом и купить себе безумно дорогую безделушку за народные деньги.
