В плену у травмы. Как подружиться со своим тяжелым прошлым и обрести счастливую жизнь - Сойта Марина
Нарушение привязанности в раннем возрасте само по себе является травмой. Но кроме того такие нарушенные отношения подготавливают почву для биологически опосредованных эмоциональных реакций на все последующие невзгоды (5), с которыми человеку придется столкнуться в процессе развития и взрослой жизни.
Перспективные и лонгитюдные исследования показали, что даже при отсутствии опыта хронической психической травмы у ребенка родительский стиль, провоцирующий Д-привязанность, является предиктором диссоциативной симптоматики. Хотя такое поведение родителей не всегда соответствует формальным критериям жестокого обращения и насилия, все же подобные отношения создают ситуации, для адаптации к которым от ребенка требуется невозможный для него уровень психической эффективности (9, 114).
Ученые продемонстрировали, что дети, которые имели «дезорганизованную привязанность» в возрасте одного года, значительно чаще проявляют диссоциативные симптомы к 19 годам и/или у них диагностируют пограничное расстройство личности, комплексное ПТСР или диссоциативное расстройство идентичности во взрослом возрасте (1, 731).
Комплексные травмы учат ребенка фокусироваться на опасности и выживании, а не на доверии и обучении. Если воздействие комплексной травмы смещает процесс развития мозга в сторону от творческого обучения и исследования к защитным состояниям, направленным на выживание, то биологические и психологические способности ребенка к саморегуляции могут быть заторможенными или в значительной степени утраченными (1, 98–99), а то и вовсе не сформированными (1, 90–98).
Общаясь с друзьями родителей, на некоторое время я впала в утешительную иллюзию, – иллюзию безопасности, связанную с первыми годами своей жизни. Ах, как романтично звучала бы история моих родителей, рассказанная так: они были счастливы, но пришли 1990-е и разбили их безоблачное счастье на осколки.
Ах, как обнадеживающе звучала бы история нашего с сестрой детства, рассказанная так: они были обласканы любовью и заботой, но пришли 1990-е и разрушили их безопасное детство до основания.
И я была бы рада остановиться на такой версии этой книги: влияние социокультурного контекста на жизнь одной семьи. В каком-то смысле это и правда исследование, связанное с влиянием контекста, но этот контекст гораздо шире, нежели 1990-е…
К сожалению, даже до перестройки наша семья не была счастливой. Я была последней попыткой родителей вдохнуть в нее жизнь – как жаль, что подобные попытки спасти отношения почти всегда обречены на провал. По воспоминаниям сестры моего отца, еще до моего рождения в семье начались проблемы. Маме не нравилась квартира, в которой мы жили (она говорила: «Ненавижу эту халупу»), не нравился карьерный путь моего отца, постепенно ей перестал нравиться и сам отец – все, что он делал, вызывало в ней жажду критики и жестокости. Она говорила ему: «Твой плов едят лишь из жалости». «У тебя нет голоса, и твое пение слушают лишь из уважения ко мне». «Не умеешь – не берись». «Ненавижу, ненавижу, ненавижу».
Моя мама подтвердила эту версию нашей жизни – по ее словам, замуж она вышла от скуки, а чувства к отцу были влюбленностью, которая быстро прошла. Моя сестра была результатом недолгого маминого увлечения, а я – неудачной попыткой сохранить брак. К разводу все шло само собой: судя по всему, папа принимал необдуманные решения, которые плохо отражались на благополучии нашей семьи. Атмосфера в доме была нездоровой – как в их отношениях друг с другом, так и в их отношениях с нами.
По чудом сохранившимся воспоминаниям моей сестры, физическое насилие применялось к нам и в присутствии отца тоже. Ее воспоминания косвенно подтверждает история, которую запомнила папина сестра: как Ира, будучи трехлетним ребенком, приехавшим в гости к дедушке с бабушкой, беспокойно бегала по квартире и искала «вемешок, чтобы стегать Иву». Мои родители отшутились – упаси боже, бить ребенка, что ты. Что ты…
Друзья родителей в один голос твердили: нет, виноваты 1990-е, до развода в вашей семье все было спокойно. Но вероятно, спокойствие заканчивалось тогда, когда закрывалась дверь в нашу квартиру. За наши проступки нас сурово наказывали – мать наказывала нас физически, отец наказывал нас своим молчаливым согласием на это. Он просто грустно стоял и смотрел на то, как она кричала на нас и била.
Мне бессмысленно хочется надеяться, что внутренне он был не согласен, но не находил в себе сил ее остановить. Бессмысленно – поскольку вряд ли эта надежда может что-то изменить. Значимы лишь наши поступки. Папа же своим поведением одобрял то, что происходило.
Моей первой осознанной мыслью о нем был вопрос: «Как он мог нас с ней оставить?» И нет, мне не хочется демонизировать свою маму. Знаете, есть весьма забавная психотерапевтическая шутка: давайте не будем тратить время, обвиним мать и разойдемся.
Но вы не представляете, какое облегчение приносит знание о причиненном тебе насилии. Вы можете подумать: «Облегчение – это явно не то, что ты должна чувствовать, думая о насилии».
В каком-то смысле вы правы. Но, думая о том, что было в моей жизни после, я встаю перед выбором: обвинять себя в том, что я наркоманка, алкоголичка и трудоголичка, либо все же выбрать другой путь, – путь понимания влияния жестокого обращения на дальнейшую жизнь. И я предпочитаю идти второй дорогой.
Но для этого мне нужна смелость, – смелость рассказать свою историю и заявить: да, это было на самом деле.
Да, нас били до синяков, которые временами приходилось прятать. С самого юного, крохотного возраста. Да, нас унижали и упрекали за то, на что мы были не в силах влиять. Да, это не началось тогда, когда началась перестройка, – и не закончилось тогда, когда закончились 1990-е.
Псевдоинформированность о травме:
• Все происходит с нами не просто так.
• Ты должен быть благодарен любому своему опыту.
• Тебе посылается столько, сколько ты можешь вынести.
• Все произошедшее с тобой – это важный урок.
• Главное – оставаться позитивным.
• И это тоже пройдет.
• Травма сделала тебя сильнее.
• Твои реакции ненормальны, ты слишком чувствителен.
• Прошлое в прошлом.
• Бывает гораздо хуже, поэтому ты должен быть счастлив и благодарен.
• Просто отпусти это.
Информированность о травме:
• Ты не мог повлиять на это, это было несправедливо и неправильно, никто – и ты в том числе – такого не заслужил. Травма влияет на нашу нервную систему, на наш мозг, на наше тело, на наши когнитивные функции. Так же как и исцеление.
• Твоя реакция – это нормальная реакция на ненормальную ситуацию.
• Не травма сделала тебя сильнее; ты – тот, кто выжил, несмотря на травму. Ты сделал себя сильнее. Ты, твоя психика, твое тело настоящие герои, выжившие на войне.
• Это нормально – чувствовать то, что ты чувствуешь сейчас.
• Самые печальные истории других людей не способны обратить вспять изменения, произошедшие в твоем теле, и изменить реакцию твоей нервной системы. Принятие своей травмы, маленькие шаги вперед, повторение новых паттернов – вот то, что способно изменить наши реакции.
• Если тебе требуется больше времени, чем кому-то другому, – это нормально. Любой твой темп нормален, главное – продолжай делать маленькие шаги вперед.
«Тяжелое было время». Наверное, это самая популярная фраза среди друзей моих родителей. Еще более угнетающая фраза: «Ты должна быть благодарна; ваша мать сделала все, что могла».
Как терапевт, я придерживаюсь концепции многоликости наших чувств. Мы можем чувствовать благодарность – и злость одновременно. И я определенно благодарна родителям. Да, первые годы моей жизни не были безоблачным праздником безопасной привязанности, но, судя по рассказам об отце, он действительно старался быть для нас безопасным значимым взрослым – так долго, как смог. Моя мама же заботилась о нас так, как умела, столько, сколько я себя помню.
