Екатерина Мурашова - Лечить или любить?
Несмотря на то что Таня была старше меня, в росте она сильно мне уступала. Впрочем, цыгане вообще народ малорослый, а я, даже по нашим меркам, всегда считалась высокой. Исходя из этого, я, с согласия родителей, каждый год оставляла для Тани какие-нибудь вещи, из которых вырастала сама. Таня в одежде была привередлива (значительно привередливее меня), но что-нибудь из припасенных мною вещей обязательно брала себе — ведь моя бабушка шила и одевала меня достаточно красиво. Всему прочему Таня предпочитала шерстяные кофты и юбки с оборкой. Мои юбки казались ей слишком короткими, на что она мне неоднократно указывала, употребляя при этом устаревшее в нашем словаре слово «негоже». В таборе к моим юбкам пришивали понизу еще одну-две оборки из другой ткани, и они, таким образом, делались «гожими».
Родная тетка Тани даже среди своих считалась первоклассной гадалкой. Называлось это «ей судьба открыта» или еще как-то в этом роде. Естественно, я неоднократно просила Зою погадать мне. Она отказывала, ссылаясь на то, что, дескать, еще рано, на маленьких карты неверно ложатся. Раскидывать их — только путать. Вот перейдут года на второй десяток — тогда милости просим. Отчего племяшкину подружку не уважить? Просила я погадать и саму Таню (она тоже гадала и по руке, и по картам), но девочка честно признавалась, что по сравнению с Зоиным гаданием ее собственное — яйца выеденного не стоит. Когда мне исполнилось десять лет (это произошло зимой), я ждала весеннего приезда с дополнительным нетерпением: теперь уж Зое точно придется мне погадать — она обещала.
Ранним апрельским вечером моя мама пришла с работы и за ужином между делом обронила:
— Кстати, опять цыгане приехали. Шла через двор с работы, видела их с сумками возле детсадовского забора, со стороны стройки.
Я, разумеется, тут же запросилась гулять.
— Поздно уже гулять, сиди дома, — воспротивились родные. — Завтра погуляешь.
Но ждать до завтра мне было явно невмоготу. Хотелось увидеть Таню, рассказать о новостях, обсудить планы на первомайские праздники. Не забывала я и о том, что меня ждет цыганское гадание и предсказание судьбы. Хотя и понимала, конечно, что в первый день после приезда Зоя гадать не станет… Короче, я настаивала, и мама сдалась:
— Иди, бог с тобой. Только дальше садика не уходить, и не больше часа!
— Да, конечно! — мигом согласилась я, впрыгнула в уличные туфли и умчалась на улицу.
— Застегнись, оторва! — крикнула мне вслед бабушка и пробормотала себе под нос: — Черт-те что растет, а не девочка! Как замуж выдавать будем?
Яркие юбки и кофты цыганок были похожи на рано распустившиеся огромные цветы. Повзрослевшая за год Таня обрадовалась мне, но была занята обустройством. Я вместе с цыганскими детьми помогала подавать катули наверх, в беседку. Зоя, проходя мимо, подняла тонкую смуглую руку и потрепала меня по волосам:
— Все растешь, кудрявая?
— Зоя, мне уже десять лет исполнилось, — сказала я.
— И чего теперь? — удивилась цыганка.
— Ты мне погадаешь?
— А-а-а… ты вот что! — Зоя темно и загадочно улыбнулась. — Погадаю, конечно. Отчего нет? Только ты ведь знаешь, кудрявая, что за цыганское гадание платить надо? Иначе — не сбудется!
Зоя блеснула белыми зубами, плеснула юбкой и прошла мимо. Я осталась в унынии.
— Таня! — спустя пару дней я попробовала прояснить ситуацию с помощью своей цыганской приятельницы. — Зоя сказала, что за гадание надо платить. Такой обычай. Но у меня нет денег.
И мама с бабушкой не дадут. Может быть, удастся на праздниках заработать? Сколько приблизительно это стоит? Ты ведь, наверное, знаешь?
В то время я с семьей жила на улице Александра Невского, маленькой, в несколько домов уличке, впадающей в Невский проспект в районе одноименной площади. До постройки гостиницы «Москва» стройные колонны первомайской демонстрации были видны из наших окон. На демонстрации традиционно (надо думать — от Вербного воскресенья и других подобных праздников) продавали всякую мелочь — трещотки, воздушные шарики, раскидайчики, окрашенные в разные цвета пучки ковыля, бумажные цветы и полураспустившиеся березовые ветки. Все это изготавливалось предприимчивыми гражданами (в основном старушками) специально к Первомаю — Дню международной солидарности трудящихся. Понятно, что цыгане принимали во всей этой коммерции самое деятельное участие. Я, как ни странно, тоже.
За неделю до праздника я покупала в книжно-канцелярском магазине «Буревестник» рулон разноцветной папиросной бумаги. Необходимое количество медной проволоки легко раздобывалось на помойке радиотехнического училища номер три. Дальнейшее уже было делом техники. Вполне профессионально (спасибо школьным урокам труда!) из папиросной бумаги и проволоки я изготавливала разнообразные цветы — по преимуществу гвоздики и розы. Кончики лепестков иногда для красоты красила золотой и серебряной краской. Та же Таня, обладавшая, как и большинство цыган, художественной смекалкой, научила меня делать в цветах тычинки из крашеной маминым лаком для ногтей лески. Дома я объясняла, что такое массовое производство цветов нужно для украшения школьной первомайской колонны старшеклассников.
Продавались цветы по пятачку или по гривеннику. Общий заработок за утро составлял от трех до пяти рублей. Таня торговала ковылем и длинными, противно пищащими языками. Понимая свою выгоду, мы часто стояли вместе. Сочетание двух девочек-торговок: смуглой черноглазой цыганки и сероглазой кудрявой блондинки — невольно привлекало внимание покупателей и повышало продажи. Таня должна была всю выручку сдавать в общий цыганский котел. Себе на сласти ей разрешалось оставить только двадцать копеек. Весь мой заработок, естественно, принадлежал мне одной. Обычно я покупала на эти деньги какое-нибудь угощение для себя и дворовых друзей или канцелярские принадлежности в том же «Буревестнике». Может быть, в этот раз заработанные деньги потратить на гадание?
— Зоя дразнит тебя, — сказала Таня. — Нарочно. Не боись — погадает она тебе без всяких денег. Забудет, так я ей напомню.
— Так что, нет такого обычая — платить за гадание? — не поняла я.
— Обычай есть, но денег не надо.
— Как это?
— Ну, сделаешь что-нибудь, а выйдет, как будто заплатила. Помнишь, ты нас игре в фанты учила? Вот, вроде того.
Спустя неделю Зоя со смехом подтвердила Танины слова:
— Выкуп. Так это по-русски? Выкуп давай, кудрявая. Денег не надо. А я тебе судьбу разложу.
Собравшиеся посмотреть на Зоино гадание цыганские подростки (как я поняла позже, это было что-то вроде мастер-класса) весело оскалились и захлопали в ладоши:
— Выкуп! Выкуп!
— Что же мне делать? — растерялась я.
Зоя загадочно молчала, а может быть, просто настраивалась на гадание. Я часто видела: цыганки, даже когда не дурят доверчивых клиентов, а гадают «для своих», перед началом процесса выполняют что-то вроде психофизических упражнений. Об их сути я теперь могу только догадываться, но думаю, что они не слишком отличаются от прочих известных человечеству медитативных техник.
— Пляши! Пой! — подсказывали мне цыганята.
Природа одарила меня очень громким голосом (в детском саду я одна могла перекричать целый хор), но, к сожалению, совершенно обделила музыкальным слухом. А что касается танцев, то нашей музыкальной руководительнице всегда было трудно найти мне пару среди других детей — абсолютно не чувствуя ритма, я вечно кружилась и подпрыгивала не в такт, сбивая окружающих и наступая им на ноги.
К десяти годам я уже отдавала себе отчет в своих достоинствах и недостатках и, конечно, не могла позориться со своими песнями и плясками на глазах у поголовно музыкальных цыган. Поэтому я отрицательно помотала головой.
— А чего ты умеешь? — спросила моя ровесница-цыганочка.
— Я лучше всех в классе стихи читаю, — подумав, сказала я. — Громко и с выражением. А в районе — второе место на конкурсе чтецов заняла.
— Вот и хорошо! — цыганята согласно закивали. — Давай стихи!
Я запрыгнула на перила беседки, уцепилась одной рукой за столбик, а другую патетически протянула к слушателям.
— «Гибель Чапаева»! — громко объявила я. — Трагическая поэма!
Это длинное, в целом безумное, произведение неизвестного мне автора я в детстве знала наизусть целиком, и оно было тогда моим любимым стихотворением.
С самого начала рефреном в поэме повторялись строчки:
— Урал, Урал-река!
Бурлива и широка!
Эти строчки я выкрикивала со всем доступным мне драматизмом — это означало, что все кончится плохо.
Цыгане были превосходными слушателями. В нужные по смыслу моменты они замирали, в другие — прищелкивали языками, ударяли себя по ляжкам или сокрушенно кивали головами.
— Казацкие кони храпят у ворот!
