Анатолий Протопопов - Инстинкты человека
…зачем же у человека сейчас ищут инстинкты с тем же усердием, с каким раньше искали бессмертную душу? Цель одна — не мытьём, так катаньем примирить с несправедливостью устройства мира…
Нам тоже не нравится несправедливость мироустройства, но зачем же приписывать естественному отбору сакральное всеволие? Владимир Семёнович — известный, и высококвалифицированный биолог; что же говорить о неспециалистах! Известно, что суды неоднократно оправдывали убийц, если адвокатам удавалось сослаться на «природность» мотивов их подзащитного (например, какие-нибудь гормоны и нейромедиаторы). Разумеется, гормональные нарушения могут быть причиной недееспособности; собственно, во многих случаях так оно и есть. Но тема дееспособности в юриспунденции разработана практически исчерпывающе, и если по общепринятым критериям человек признан дееспособным, значит, с гормонами у него достаточный порядок. Прикрываться же при этом «природой» вообще, и гормонами в частности — это то же самое, что в современном суде оправдываться «волей Господней».
Не менее вредным бывает сугубо бытовое «доверие природе» в самых разнообразных обыденных ситуациях, например, когда формирование отношений в детском коллективе пускается на самотёк — дескать следуя «зову природы», дети устроятся наилучшим образом. Но в результате в коллективе может сформироваться жёсткая и жестокая иерархия, в сравнении с которой армейская дедовщина может показаться курортом. Хотя предотвратить такое развитие событий, в принципе, не так уж и сложно — ведь человеческие инстинкты — не непобедимые демоны. Но для этого нужно, как минимум, знать что-то о существовании инстинктов и особенностях их работы, и именно эту цель мы и преследуем нашей книгой.
Наука ли это?
Система инстинктов (подчеркнём — в нашем понимании этого термина), во всей её полноте, не представима в виде однозначного иерархического дерева с непересекающимися ветвями; эта система больше похожа на переплетённый размытый многомерный граф (или даже многомерный континуум с «гиперпереходами»), поэтому любая их двумерная и дискретная классификация неизбежно будет схематичной — что, впрочем, не лишает попытку классификации смысла.
Эта размытость означает не только обилие промежуточных и смешанных реакций, но и те или иные формы взаимовлияния и взаимомодификации иногда очень даже далёких друг от друга инстинктов. Такое взаимовлияние вполне можно уподобить взаимовлиянию различных генов на фенотип. Известно, что один ген может влиять сразу на длину пальца ноги, цвет пятен на спине, скорость роста, темперамент, и, скажем, жирность молока; причём на те же самые признаки (но как-то иначе и в других комбинациях) могут влиять и многие другие гены. Про инстинкты можно сказать примерно то же самое.
Понятно, что в силу отмеченного выше сосуществования в одном теле всех возможных типов и стилей реагирования (т. е. поведения), их взаимосвязности и взаимовлияния, мы далеко не всегда можем определить, что здесь есть «ведущая скрипка», а что — «случайное эхо». Положение усугубляет стохастичность (случайность), поведения живых существ — как и большинства явлений природы. Реальное поведение даже простого живого существа нельзя предсказать со стопроцентной однозначностью, подобной предсказанию силы тока в электрической цепи на основании закона Ома: если известно напряжение и сопротивление, то ток будет таким, и только таким. В одних и тех же условиях внешней и внутренней среды поведение живого существа будет варьировать, причём эти вариации могут быть «предусмотрены» принятой им моделью поведения; например — в поисковом поведении. Предсказать такое поведение на основании известных исходных условий можно лишь с какой-то вероятностью, иногда весьма невысокой. Говорить о той или иной линии поведения можно лишь обработав, по всей строгости статистических методик, достаточное количество наблюдений актов поведения. Обобщения, сделанные на основе сугубо бытовых наблюдений, могут быть серьёзно искажены всевозможными «оптическими обманами», поэтому бытовые выводы о поведенческих тенденциях могут быть ложны. Например, «народный опыт» может отрицать вред курения на примере одного-двух курильщиков-долгожителей; он не в состоянии оценить всё множество факторов, могущих влиять на здоровье.
Критерий фальсифицируемости
Критерий фальсифицируемости (критерий К. Поппера) гласит: любая теория, претендующая на научность, не должна быть принципиально неопровержимой. Должно быть возможно хотя бы мысленно представить себе факты, могущие её опровергнуть.
Нефальсифицируемая теория подобна Штирлицу из старого анекдота: она выкручивается из любой ситуации, и «натягивается» на любые факты. Нефальсифицируемой может быть, например, теория о существовании какой-нибудь сущности, увидеть которую, «простым смертным» не дано. Постулат невидимости делает принципиально невозможным опровержение такой теории: мы не можем трактовать невидимость как ложность теории, ибо это одно из её предсказаний. В этом случае, в существование Этого можно лишь ВЕРИТЬ. Но в науке, как материалистическом течении мысли, принято более доверять наблюдениям, чем «интуиции», «озарению» и высказываниям авторитетов; в «ненауке» (скажем так) — наоборот.
Нефальсифицируемость — признак ненаучности теории, но не доказательство её ложности: говорить об истинности или ложности нефальсифицируемой теории не имеет смысла.
Очевидно, что при столь выраженной стохастичности и размытости возникает соблазн и, в принципе, возможность, объяснить инстинктивностью (или наоборот, не-инстинктивностью!) практически любой аспект поведения. Эта возможность порождает ощущение нефальсифицируемости любого объяснения этого рода — и неинстинктивного тоже. Собственно, одна из хрестоматийных нефальсифицируемых гипотез — гипотеза о ключевом влиянии раннего детского опыта на всю последующюю жизнь в психоанализе Фрейда. Фрейд мог объяснить решительно любое — даже немыслимое, поведение, спрятанными в подсознание прошлыми впечатлениями индивида, в сочетании с двумя-тремя приписываемыми всем людям влечениями (либидо и пр.). И опровергнуть его доказательства было принципиально невозможно — сконструировать не противоречащую этой теории новую трактовку, такую, чтобы всё «сходилось», можно было при любых исходных данных.
В свете всего этого неизбежно напрашивается вопрос: можно ли, оставаясь в рамках научности, доказать наличие у человека врождённых моделей поведения? Есть довольно распространённая точка зрения, что инстинкты человека, даже если они и есть, невозможно вычленить — настолько они сплетены с рассудочными и полурассудочными мотивациями. Ну а раз невозможно вычленить (обнаружить), то, стало быть, это ненаучно…
Да, задача вычленения инстинктивных мотиваций из всей совокупности поведенческих актов человека не элементарна, но тем не менее, вполне решаема. Если мы проанализируем по возможности широкий и разнохарактерный массив человеческих культур, с сильно различающимися природными условиями проживания, обычаями, языками, экономикой, и проч., а также, насколько это возможно, «культур» других животных, и попытаемся обнаружить какое-то сходство их поведения, то при успехе таких попыток, мы сможем говорить о его, хотя бы частичной, врождённости. Корреляции же между сходством поведения и степенью генетического родства, являются общепризнанным аргументом в пользу предположения о врождённости (генетической предопределенности) данных форм поведения. Если же статистически значимых сходств обнаружить не удастся, то гипотеза о врождённости исследуемых элементов поведения будет опровергнута — то есть, фальсифицирована в попперовском смысле. Опираться же в анализе на поведение одного индивида некорректно, ибо оно может быть сколь угодно нетипичным. Другими словами — доказать или опровергнуть инстинктивность какого-то человеческого поведения может лишь статистика, но не отдельные факты.
И действительно, существует большой массив поведенческих универсалий, наблюдающийся у всех изученных человеческих культур (в т. ч. географически долгое время изолированных) — во всём их разнообразии, а также у многих животных. Например, наблюдаются очень близкие параллели между моделями репродуктивного поведения разных видов; и в мире животных, и в мире людей чрезвычайно распространено иерархическое построение групп, наблюдаются сходные проявления агрессии, альтруизма и т. п.
Наглядно подтверждают предположения о врожденности поведения случаи, когда это поведение носит нонконформистский характер, то есть — противоречит принятым в данной культуре нормам и правилам, но при этом имеет параллели в других культурах. Крайне маловероятно, что у людей — носителей чрезвычайно отличающихся культур, и живущих в чрезвычайно различных условиях, а также у животных, ведущих чрезвычайно различающийся образ жизни, в ходе индивидуального развития (онтогенеза) могли сформироваться широко наблюдаемые сходные модели поведения. Вероятность совпадений особенно низка, если данное поведение является порицаемым и даже наказуемым в рамках своих культур. Например, воровство (имеется в виду — «у своих») и супружеская неверность порицаются и наказываются во всех известных культурах (за редчайшими, и довольно спорными исключениями), но тем не менее, наблюдаются решительно повсеместно — и даже у животных.
