Борис Поршнев - Социальная психология и история
И на том и на другом направлении историческая наука имеет дело с понятием, без которого она никогда не могла обойтись, — “враги”, “враг”. Оно пронизало историю. Конечно, оно трансформировалось в разные эпохи и будет трансформироваться дальше. Когда-то это были палеоантропы, “нелюди”, от которых отличали себя, людей, позже — чужаки, чужая кровь, иноплеменники, в классовом обществе — угнетатели, поработители, бесчеловечные люди (или, наоборот, “чернь”), в то же время иностранцы, завоеватели, люди иных языков и иного подданства, наконец иноверцы, еретики, язычники. Какая огромная дистанция до того предвосхищаемого нашей мыслью времени, когда от вражды людей останется лишь война аргументов и доказательств, что равносильно не вражде, а взаимопомощи людей. Враги — это “они”, “чужие”, — можно сказать, сквозная категория науки социальной психологии, не в меньшей степени, чем парная ей категория “мы”, “свои”.
Процесс, в известном смысле антагонистичный вражде и ее историческим судьбам, — это сплочение все более обширных масс для осуществления выдвигаемых историей коренных задач. Задачи эти, чем дальше, тем больше, таковы, что малыми общностями или даже такими, которые вчера казались нам очень большими, сегодня уже обойтись нельзя, завтра — тем менее. И сплоченность, и число людей в этих больших исторических “мы” будут неуклонно возрастать. Тем самым перспективнейшая задача социальной психологии — все глубже проникать в механизмы, закономерности и правила формирования огромных человеческих общностей. Как создавать из множества воль гигантскую единую волю, из множества умов — великий творческий ум, без ослабляющих разноречий, без парализующих трещин?
Вернемся к ленинской науке революции. В конце концов весь смысл ее состоял в превращении капель в струи, струй — в обширный поток; в превращении сотен и тысяч в миллионы и десятки миллионов действующих в едином направлении, т.е. заряженных одинаково направленной энергией, людей. “На место старой муштры, которая проводилась в буржуазном обществе вопреки воле большинства, мы ставим сознательную дисциплину рабочих и крестьян, которые соединяют с ненавистью к старому обществу решимость, уменье и готовность объединить и организовать силы для этой борьбы, чтобы из воли миллионов и сотен миллионов разрозненных, раздробленных, разбросанных на протяжении громадной страны создать единую волю, ибо без этой единой воли мы будем разбиты неминуемо”. Таковы масштабы этого “мы и они” для нашей эпохи, а для грядущей эпохи они еще грандиознее. “… Ум десятков миллионов творцов создает нечто неизмеримо более высокое, чем самое великое и гениальное предвидение”.
Критерий объема и объединенности массы являлся в глазах Ленина, высшим критерием при решении задач всемирно-исторического масштаба. В частности, этому высшему критерию была подчинена его программа действий в сплочении народов и республик Советского Союза, в обеспечении общности интересов и направления действий рабочего класса и крестьянства. Ради достижения общности ума и воли классов и наций лучше было подчас немного пожертвовать быстротой движения вперед. Ленин требовал в 1922 г.: “Сомкнуться с крестьянской массой, с рядовым трудовым крестьянством, и начать двигаться вперед неизмеримо, бесконечно медленнее, чем мы мечтали, но зато так, что действительно будет двигаться вся масса с нами”.
Одна из важнейших сторон Ленинской науки революции состоит в том, что подлинному единству этих великих “мы”, вершащих великие исторические дела, может изнутри грозить всякая скрытность, всякое отсутствие откровенности и правды в политике, пропаганде и агитации.
Капиталистический мир насквозь проникнут недоверием и фальшью. Буржуазная пропаганда, да и не только пропаганда, а кое в чем и социально-экономическая практика, прилагает огромные усилия для создания ощущения общности интересов и задач предпринимателей и рабочих. Но все эти усилия срываются жизнью. Дело не только в экономическом антагонизме. Разве не характерна стачка рабочих “Дженерал моторе” в США в сентябре 1964 г. с требованиями не столько экономическими, сколько социально-психологическими: огромные массы рабочих потребовали от хозяев прекращения тайной слежки, подслушивания и других действий, оскорбляющих человеческое достоинство рабочих. Какое уж тут “мы”! Тайное наблюдение за согражданами, культивирование подсматривания, подслушивания, секретной информации, как раковая опухоль, несут смерть и разрушение чувству “мы”, чувству общности.
Ленин видел силу партии и Советской власти в абсолютной прямоте и честности. “… Мы должны, — говорил Ленин, — ставить дело во всей нашей пропаганде и агитации начистоту”. Ленин требовал говорить с народом обо всем и совершенно открыто, ни в чем не скрывать трудностей и недостатков. Тогда народ будет неразрывно слит с партией и Советской властью в ощущении подлинного единства. “И тем, — писал он, — что Советское правительство не боится и говорит открыто, оно привлекает на свою сторону новые миллионы трудящихся…”.
Там, где этого нет, народ и правительство в глазах народа — это “мы и они”. Там, где это есть, народ и правительство — это “мы”, и правительство может мобилизовать энергию и чувства народа на тех направлениях, которые в данный момент являются главными и решающими в общем движении. Еще в 1919 г., в разгар гражданской войны и хозяйственной разрухи, Ленин писал: “Причина наших побед: прямое обращение нашей партии и Советской власти к трудящимся массам с указанием на всякую очередную трудность и очередную задачу; уменье объяснить массам, почему надо налечь изо всех сил то на одну, то на другую сторону советской работы в тот или иной момент; уменье поднять энергию, героизм, энтузиазм масс, сосредоточивая революционно напряженные усилия на важнейшей очередной задаче”.
Если так обстояло дело в самом начале перехода от капиталистического строя к социалистическому, то в наши дни для суждения о перспективах нужно иметь в виду одну важную поправку. Коммунизм — это не тихая гавань (как наивно пелось когда-то: “в Коммуне — остановка”), а путь неукоснительного ускорения развития. Коммунизм — не станция, а динамическое понятие, означающее впервые завоеванную возможность двигаться и расти с возрастающей быстротой без каких-либо общественных помех и препятствий. Вся человеческая история, рассматриваемая с точки зрения темпа, развивалась по экспоненциальной кривой, отвечающей геометрической прогрессии. Последние века знаменовали уже крутое ускорение развития. Это и подвело человечество к коммунизму как к том части кривой, где ускорение будет незаторможенным, неограниченным и непрерывно нарастающим. Если подойти под этим углом зрения к прогнозам в области общественной психологии, можно сказать уверенно, что стремительность исторической динамики предъявит коренные требования к психике: во-первых, к сплоченности масс человечества в решении задач, во-вторых, к подвижности в переходах от одних условий к другим.
С большой вероятностью можно предвидеть, что те явления социальной психологии, которые охватываются понятиями устойчивый склад, привычки, будут играть относительно уменьшающуюся роль. Психика человека коммунистического общества представляется значительно более подвижной, чем наша сейчас. Этого будет требовать объективная динамика жизни.
Notes
