Записки психиатра. Безумие королей и других правителей - Максим Иванович Малявин
Мальчик рос, и когда приблизился седьмой день рожденья, отец вдруг вспомнил, что сентябрь же на дворе. В школу же пора. И провел положенный для всех молодых шехзаде, жаждущих приобщиться нектара мудрости, обряд бед-и бесмеле – вроде как благословил на угрызение гранита науки. И немедленно выпил. Он вообще любил это дело, хотя и харам, но султану чуть меньше харам, чем простому смертному. А Мурадка отправился в Топкапы на учебу.
Учился мальчик с удовольствием превеликим и склонности к тому имел немалые. Рисовать и музицировать, к слову, он начал еще раньше, чем школу… хорошо, на курсы молодого султана пошел. Учителей музыки ему еще тогда подобрали – итальянцев Гвателли и Доницетти (само собой, не абы каких, а известных и мастерством, и композициями собственного сочинения). Языки парнишке тоже давались без труда: арабский, французский, фарси (причем будьте уверены, учителя все сплошь именитые да знатные подбирались). В знании Корана, а также правильном понимании шариата его натаскивал шейх-уль-ислам Хайрулла-эфенди; военному делу учил аж целый военачальник Мехмет Эмин Намык-паша. А еще было любимое столярное дело – но скорее как хобби. А еще мальчик на скрипочке играл. Батя не ленился два раза в неделю проверять домашнее задание. И повторял: учись, сынок, у европейцев, они спереди планеты всей. Но только хорошему: плохого ты и без них нахватаешься.
Будучи тринадцати лет от роду, Мурад слег с жестокой лихорадкой. И после нее словно подменили пацана: из жизнерадостного и общительного сделался он вечно усталым, временами впадающим в мрачную меланхолию и замыкающимся в себе. Да еще и память стала не столь острой, как ранее, – и это у подростка! Были и просветы, конечно, но именно что просветы. «Ну вот, стала сбываться дурная примета!» – огорчился отец и уже привычно налил себе кубок хмельного. А к наследнику прикрепили личного лекаря аж из самого Неаполя – Каполеона-эфенди. Не сказать чтобы сильно помогло его лечение, но человек старался. Во всяком случае, на Шевкефзу он впечатление произвел благоприятное.
Чем далее, тем больше юный Мехмед Мурад напоминал не столько классического шехзаде, сколько столь же классического европейского принца – да-да, и вальсы Шуберта, и хруст французской булки прилагаются. Он блистает на официальных приемах и церемониях – причем будучи одет по распоследней европейской моде.
Он завсегдатай стамбульских салонов, где собирается как молодой и прогрессивный (читай – европеизированный) цвет империи, так и иностранцы, по большей части французы и англичане. Он часто отправляется с отцом в рабочие поездки: Абдул-Меджид всерьез готовит наследника к управлению страной, и плевать, что по старшинству мужчин в семье первый претендент на трон после отца – дядюшка Абдул-Азиз.
Впрочем, можно сколь угодно долго вздыхать о Европе, которая играет бровками и намекает на длительный конфетно-букетный период, но от реалий османского отечества никуда не уйти. И одна из таких реалий – та самая очередь к трону и ощущение дружеского локтя в районе печени. Да, уже некоторое время не работает милый обычай душить младших братьев, когда старший стал султаном. Но это официально. Что не отменяет необходимости ходить-оглядываться и внимательно смотреть, чем тебя потчуют.
А дядюшка чем дальше, тем активнее стал поглядывать в сторону Топкапы: мол, неплохо бы там поселиться на постоянной основе… Отец был немало обеспокоен таким поведением младшего брата – и все чаще закладывал за воротник. Глядя на него, и Мурад стал позволять себе харамное. Само собой, это не могло не сказаться на частоте и длительности приступов меланхолии, сопровождающейся мрачной подозрительностью (не сказать чтобы совсем уж безосновательной, но уж очень сильной) и этим вот «мы все умрем, а я скорее всех». Все-таки мозг, ослабленный перенесенной в детстве мощной инфекцией, был не в пример слабее и восприимчивее к алкоголю, чем у бати.
А 25 июня 1861 года отца не стало. Ему бы, с его туберкулезом, не вино вкушать, а кумыс, и вообще быть скромнее в излишествах – да кто бы султану запретил! К тому же поводов, чтобы выпить от огорчения, становилось все больше: казна пуста, на окраинах неспокойно, иностранцы со своими советами и наставлениями лезут, причем без мыла… Итог закономерен.
Новым султаном стал, как это было принято, старший мужчина в семье – дядюшка Абдул-Азиз.
Он сразу же после присяги пригласил к себе обоих племянников, Мурада и Абдул-Хамида, и уверил их, что никто никого душить не собирается: «Я не причиню вам хлопот. Как я путешествовал во времена вашего отца, так и вы должны путешествовать так, как подобает султану-мудрецу. По пятницам ходите в мечеть по вашему выбору и молитесь. В другие дни читайте и пишите». Братья, выйдя от нового султана, переглянулись: врет, собака. Сам-то уже прочит в наследники сынишку своего, Юсуфа Иззеддина-эфенди. Подождет, пока все успокоятся – и здравствуйте, райские гурии.
Сами понимаете, постоянное ожидание подлянок со стороны дядюшки Мураду ни настроения, ни здоровья не прибавило. Он искал способы спастись, если прижмет, даже Наполеону писал, чтобы заручиться его поддержкой; через своего доктора, итальянца Каполеоне-эфенди, он имел также переписку с главой движения «Новые османы» Намыком Кемалем – и обсуждал с ним, как можно было бы обустроить Османскую империю и все такое прочее – с лейтмотивом «если б я был султан». Все чаще Мурада видели, что называется, на бровях: алкоголь на время гасил тревогу и подавленность – но лишь на время, после чего они наваливались еще крепче, и заливать их приходилось еще основательней.
Дяде, который и так косо поглядывал на племянника, однажды донесли, что тот балуется дворцовыми заговорами. Кто знает, чем бы дело закончилось (скорее всего, ничем хорошим для Мурада), но заговорщики успели первыми. Примечательно, что сам Мурад если и был в курсе всех раскладов, то очень поверхностно: мол, что-то там то ли намечается, то ли просто обсуждается, но не конкретно. Его не особо-то и посвящали в детали: для людей, которые делали реальную политику, он был фигурой, знаменем – но никак не игроком. 12 мая 1876 года экс-визирь Мютерджим Мехмед Рюшди-паша, шейх-уль-ислам Хасан Хайруллах-эфенди, министр Мидхат-паша и военный министр Хусейн Авни-паша созвали совет и постановили: султан не оправдал доверия и возложенных на него надежд, Мурад – наш выбор!
Темной ночью (что закономерно: все-таки Стамбул, а не Санкт-Петербург) с 29 на 30 мая Абдул-Азиза, пока еще султана, заперли во дворце Долмабахче: мол, не уходи никуда, не надо. А за Мурадом, коротавшим в тоске и печали
