Маршал Салинз - Экономика каменного века
Мы видим близкое соответствие между идеями двух философов, включая если НС д<>р в строгом смысле слова, то по крайней мере сходную оценку реципрокности как примитивного способа сохранения мира, а также (что у Гоббса более явно прослвжнч вается, чем у Мосса) общее уважение к рациональному предпринимательству. боли того, их взгляды сближает и негативный аспект: ни Гоббс, ни Мосс не могли поверит»' в достаточность одного разума. Оба мыслителя. Г оббс более эксплицитно, допуск—tf,
Экономика каменного века
что одного разума, противостоящего силе устоявшегося соперничества, недостаточно, чтобы гарантировать договоренность. Потому что, как говорит Гоббс, если даже естественные законы рациональны сами по себе, они противоречат нашим естественным страстям, и от людей нельзя с уверенностью ждать следования им, если только их не принудили к этому в общем порядке. Вместе с этим, чтить эти законы, не обладая уверенностью в том, что это будут делать остальные, неразумно; в этом случае хороший становится добычей, а сильный — высокомерным. Люди не пчелы, говорит далее Гоббс. Людей постоянно влечет к состязанию за честь и звание (достоинство), отсутствие которых порождает ненависть, зависть и, в конечном счете, войну. И «соглашения без меча — это лишь слова, и вовсе не имеют силы, чтобы обезопасить человека». Гоббс последовательно приходит к следующему парадоксу: естественные законы не могут успешно действовать без спланированной организации, без государства. Природный закон устанавливается только искусственной Властью, и право на Разум предоставляется только Авторитету.
Я еще раз подчеркиваю политический характер этого утверждения Гоббса. Государство кладет конец естественному состоянию, но не природе человека. Люди соглашаются отказаться от права на применение силы (исключая цели самозащиты) и отдают всю свою силу в распоряжение правителя, который представляет их личность и спасает их жизни. Данное воззрение Гоббса на государственную формацию опять же звучит очень современно. Какое более фундаментальное осмысление государства было с тех пор сделано, чем то, что это специализация генерализованного примитивного порядка: со структурной точки зрения — отделение от общества и выход на волю публичной власти; с функциональной — особая привилегия этой власти использовать принуждающую силу (монополия на распоряжение силой)?
Единственный способ создать такую Общественную власть, способную защитить народ от вторжения Иноземцев и от причинения ущерба друг другу, тем самым обезопасив его и обусловив возможность прокормить себя, обеспечить нормальный уровень жизни с помощью собственного труда и использования Природных ресурсов, — передача всей его силы и власти в руки одному Человеку, или же Группе людей, которая могла бы большинством голосов свести их Воли к единой Воле, что означает поручение Человеку или Группе людей представлять их Личность; и каждый должен доверить этому человеку или группе людей, представляющих его личность, делать все нужное самому или заставлять других делать все нужное для сохранения мира и всеобщей безопасности и нести ответственность за это. И каждый должен подчинять свою собственную волю воле представителя его Личности и свои собственные суждения — его суждениям (часть 2, гл. 17).
Однако и у Мосса предполагаемый выход из состояния Warre имеет достоинство исторического построения: он корректирует упрощенный путь прогресса от хаоса к государству, от дикости к цивилизации, представленный в классической теории общественного договора." Мосс показал наличие в примитивном мире целой совокупности
" В частности, неспособность Гоббса понять примитивное общество как таковое проявляется в том,
что он отождествляет его, т. е. патриархальное вождество, с государством (содружеством наций).
Это с достаточной ясностью прослеживается в отрывках из «Левиафана», посвященных государству 1 Г С
и накоплению, но еще определеннее — в соответствующих разделах «Элементов права» и «De cive». | Ц Ц
Дух дара
промежуточных форм, не только характеризующихся стабильностью, но и тех, которые не покупают порядок ценой принуждения. Все же Мосс тоже не был уверен, что движе-ние определяется одним лишь разумом. Или, возможно, было даже наоборот: он уже в задний след — бросив последний взгляд на миротворческую роль дара — увидел в нем признаки изначальной мудрости. Ведь рациональность дара противоречит всему, сказанному им выше о сущности хау. Парадокс Г оббса заключался в обнаружении природного (разума) в искусственном; для Мосса же разум принял формы иррационального. Обмен являет собой триумф разума, но подарок, обнаруживающий недостаток ВОП-лощенного духа дающего (хау). — остается без возмещения.
Еще несколько слов о судьбе «Дара». Со времени Мосса, и отчасти в силу сближения с современной экономикой, антропология стала более последовательно придержи ваться рационального подхода к изучению обмена. Реципрокность представляет собой договор в чистом виде и в основном светского характера, вызываемый к жизни, вероя! но, комплексом мотивов, не последним из которых является тщательно просчиПНИМ личная выгода. Мосс в этом отношении гораздо ближе к Марксу в первой главе его «К4Ь питала»: можно сказать, не вкладывая в это никакого пренебрежения, — более •НЯЛ мистичен. Одна кварта зерна обменивается на Х центнеров железа. Что делает их МГЫ-иалентными при такой очевидной разнице? Для Маркса вопрос заключается именно н том, что в этих вещах является уравнивающим, а не в том, что заставляет стороны совершать обмен. Сходным вопросом задается Мосс: «Какой силой, делающей выгодным реципрокный обмен, обладает данная вещь?» И получает тот же ответ, исходящий И1 «внутренней» сущности: если у него это хау, то у Маркса — общественно необходимее рабочее время. Пожалуй, «анимистичность» — явно неверная характеристика заключенной здесь мысли. Мосс, так же как и Маркс, концентрируется единственно на аитрО" поморфных качествах обмениваемых вещей, а не на (вещеподобных?) качествах людей* Кдждый из них видит у истоков рассматриваемых взаимодействий соответственно определенную форму и стадию отчуждения: магическое отчуждение дарящего в перм-Ьыгной
реципрокности и отчуждение общественного труда людей в товарном прои)' нодстве (ср. GodeHer, 1966, р. 143). Следовательно, они делят между собой фундамеН* мльную заслугу, которой лишена собственно «Экономическая антропология»: ОНИ рассматривают обмен как таковой в качестве категории исторической, а не естественной, исходящей от некой вечной сущности человечества.
Мосс говорит: во взаимных предоставлениях (prestations) между кланами ВС1ЦИ ц некотором смысле взаимодействуют как люди, а люди — как вещи. Звучит более ЧОМ иррационально, и незначительным преувеличением будет сказать, что это близко к клиническому определению невроза: личности воспринимаются как предметы, люди CM(h
Тек, к последнем мы читаем: «отец со своими сыновьями и слугами, превратившимися в граждш-(.ких лиц посредством его отцовской юрисдикции, называются семьей. И эта семья, если путем про-умножения детей и адопции слуг она увеличивает число членов настолько, что, не снимая со счето! некоторое количество смертей вследствие войны, оно не может быть снижено, будет расцеиигться кж наследственное королевство. Оно, хотя и отличается по происхождению и способу С01Д1НИЯ 01 институироианной монархии, которой добиваются силой, обладает теми же возможностями И Лалогичными правами власти, и поэтому об этом нет необходимости говорить отдельно» («Englllh Work»» [Moltiworth, ed.), 1839, vol. 2, pp. 121-122).
Экономика каменного века
шивают самих себя с внешним миром. Но даже помимо стремления утвердить принцип рациональности обмена, инстинктивную неприязнь, которую, похоже, испытывает большая часть представителей англоамериканской антропологии, к этой моссовской формуле, можно связать с имплицитно, как кажется, в ней содержащейся коммерциализацией личности.
Ничего не может быть более далеким от истинного понимания этой общей идеи Мосса — идеи предоставления (prestation), — первоначальные англосаксонские и французские отзывы о ней. Именно Мосс открыто осуждал за негуманность современное абстрактное разделение на реальный и личный закон, призывая вернуться к древним отношениям между людьми и вещами, в то время как англосаксы могли лишь прославлять предков за то, что те окончательно освободили человека от унизительного смешения с материальными предметами. И, в первую очередь, освободили женщину. Ведь когда Леви-Строс перефразировал на своем французском языке «total prestation» в grand system* брачного обмена, на удивление большое число британских и американских этнологов дружно отшатнулось от этой идеи, отказываясь, со своей стороны, «расценивать женщину как товар».
Не желая делать окончательных заключений, по крайней мере в данном контексте, я все же задаюсь вопросом, не имела ли эта англо-американская реакция недоверия эт-ноцентрический характер. Видимо, она исходит из представления, что разграничение между сферой экономики, которая имеет дело с приобретениями и тратами, и при этом не вполне хорошего свойства, с одной стороны, и общественной сферой моральных отношений, с другой, существовало всегда. Ведь если заранее решить, что мир в целом дифференцирован так, как дифференцирован наш, в частности, — экономические отношения — это одно, а социальные (родственные) — другое, тогда, действительно, говорить об обмене женщинами между группами — значит безнравственно распространять сферу бизнеса на сферу брака и клеветать на всех, вовлеченных во взаимодействие. Итак, при подобном подходе забывают о великом уроке, который «total prestation» преподало и исследованиям по примитивной экономике, и исследованиям брачных отношений.
