Вильгельм Райх - Характероанализ. Техника и основные положения для обучающихся и практикующих аналитиков
Таким образом, в его манере поведения были объединены:
1) идея о том, что он не родной сын презираемого им отца (ненависть к отцу),
2) идея о том, что он настоящий сын своей матери, имеющей английскую кровь, и
3) его Я-идеал – выйти за пределы ограничивающих условий жизни мелкобуржуазной семьи.
С раскрытием этих конституирующих элементов манера его поведения была существенно поколеблена. Но по-прежнему было неясно, от каких влечений он этим защищался.
Когда мы все более последовательно разбирали его «лордское» поведение, выяснилось, что с лордством была тесно связана другая особенность его характера, создававшая немалые трудности в анализе: склонность насмехаться над людьми и злорадство. Насмешки и подтрунивание в аристократической манере низвергались с высокого трона лордства, но вместе с тем служили удовлетворению его особенно интенсивных садистских побуждений. Впрочем, он уже и раньше рассказывал, что в пубертате в изобилии продуцировал садистские фантазии. Но до сих пор он только рассказывал. Переживать их он начал лишь после того, как мы стали их прослеживать в актуальном закреплении, в склонности насмехаться. Сдержанность в лордстве была защитой от высмеивания как садистского поведения. Садистские фантазии не были вытеснены, а удовлетворялись в глумлении и отражались в лордстве. Следовательно, его высокомерие целиком было построено как симптом: оно служило защите и одновременно удовлетворению влечения. Несомненно, благодаря этой форме защиты, благодаря характерной переработке садизма в высокомерие он частично избегал вытеснения садизма. При других обстоятельствах из имевшегося у него незначительного страха перед взломщиками, вероятно, развилась бы сильнейшая фобия.
Фантазия о лорде возникла примерно на четвертом году жизни; требование владеть собой он реализовал несколько позже из страха перед отцом. К этому из противоположной идентификации с отцом добавилась очень важная тенденция к управлению своей агрессией. Когда тот постоянно ругался и скандалил с матерью, у юноши сформировался идеал: «Не быть таким, как отец, быть его противоположностью»[29], что соответствовало фантазии: «Будь я мужем моей матери, я вел бы себя с ней совсем иначе, я был бы добрым и сдерживал свой гнев, возникавший из-за ее недостатков». Т. е. эта противоположная идентификация полностью находилась под влиянием его эдипова комплекса, любви к матери и ненависти к отцу.
Мечтательность и самообладание при активных садистских фантазиях составили характер юноши, который соответствовал фантазии о лорде. В пубертате он осуществил интенсивный гомосексуальный выбор объекта в учителе, перешедший в идентификацию. Этот учитель, однако, был вылитый лорд, благороден, непринужден, сдержан, безупречно одет. С подражания одежде началась идентификация, затем последовало остальное, и примерно в четырнадцать лет характер, каким он предстал перед нами в анализе, был сформирован. Уже не просто фантазия о лорде, а лордство в реальных манерах.
Также и то, что реализация фантазии в манерах поведения произошла именно в этом возрасте, имело свою особую причину. В пубертате пациент сознательно никогда не онанировал. Страх кастрации, выражавшийся в разнообразных ипохондрических страхах, был рационализирован. «Благородный человек этого не делает». Т. е. лордство служило также защите от желания онанировать.
Как лорд он чувствовал себя выше всех людей и мог их высмеивать. Однако в анализе ему пришлось вскоре смириться с мыслью, что его насмешки являлись внешней компенсацией чувства неполноценности, да и все лордство покрывало чувство неполноценности выходца из среды обывателей. Более глубокое значение насмешек заключалось, однако, в том, что они служили заменой гомосексуальных отношений: в основном он высмеивал мужчин, которые ему нравились. Другие его не интересовали. Высмеивание – садизм – гомосексуальный флирт; в лордстве объединялись противоречия садизма и гомосексуализма, с одной стороны, аристократическая сдержанность – с другой.
В анализе его лордство усиливалось с каждым новым вторжением в бессознательное, но со временем эти защитные реакции стали более слабыми, так же, как смягчился и его нрав в повседневной жизни. Основной характер, тем не менее, не был утрачен.
Анализ лордства прямым путем привел к раскрытию центральных конфликтов в его детстве и пубертате. Его патогенные позиции подвергались атаке двояким образом: со стороны воспоминаний, сновидений и прочих содержательных сообщений (в данном случае с незначительным аффектом) и со стороны характера, лордства, в котором были связаны аффекты агрессии.
2. Харáктерное преодоление детской фобии
В демонстрации аристократических манер была также связана существенная часть генитального страха. История этого связывания позволила проследить малоизвестную до сих пор судьбу детской фобии. В возрасте от трех до шести лет пациент страдал сильнейшей фобией мышей. В содержательном отношении нас интересует только то, что в этой фобии основное влияние оказывала его женственная установка к отцу в качестве регрессивной реакции на страх кастрации. С этим был связан типичный страх онанизма. Чем больше теперь юноша конкретизировал фантазию о лорде в самом лордстве, тем слабее становилась его фобия. В дальнейшем оставались только следы тревожности перед отходом ко сну. В анализе с устранением лордства вновь аффективно проявились фобия мышей и страх кастрации. Следовательно, часть либидо детской фобии, т. е. страх, по всей видимости, была переработана в характерное поведение.
Нам уже известен процесс преобразования инфантильных притязаний и страхов в черты характера; в качестве частного случая добавляются устранение фобии через ограждение панцирем от внешнего мира, способ которого определяется структурой влечения, и страх. В нашем случае инфантильный страх связывала аристократическая манера поведения. Другой типичный случай – переход детской фобии или же более простых проявлений страха кастрации в пассивно-женственное поведение, внешне проявляющееся в виде чрезмерной стереотипной вежливости. Для иллюстрации преобразования фобии в характерную манеру поведения личности приведем следующий случай.
У больного неврозом навязчивости помимо его симптомов особенно бросалась в глаза полная блокада аффектов.
Ему одинаково были недоступны и удовольствие, и неудовольствие – этакая живая машина. В анализе аффективная блокада предстала в первую очередь как ограждение панцирем от чрезмерного садизма. Хотя и во взрослом возрасте у него имелись садистские фантазии, но они были блеклыми, безжизненными. Мотивом для ограждения панцирем мог быть такой же интенсивный страх кастрации, который, однако, иным образом никак не проявлялся. В анализе удалось проследить аффективную блокаду вплоть до момента ее возникновения.
Пациент также страдал обычными детскими фобиями, в данном случае – страхом лошадей и змей. До шестого года жизни почти каждую ночь ему снились страшные сны с pavor nocturnus. Кроме того, ему часто снилось, что лошадь откусила ему палец (онанизм – страх кастрации), при этом он испытывал сильнейший страх. Однажды он решил не испытывать больше страха (к этому необычному решению мы еще вернемся), и следующий сон о лошади, в котором ему снова откусили палец, был полностью свободен от страха.
В это же время образовалась аффективная блокада, она сменила фобию. И только после пубертата иногда снова стали сниться страшные сны.
Теперь о его необычном решении не испытывать больше страха. Динамический процесс не удалось выяснить полностью. Здесь следует лишь указать, что почти вся его жизнь опиралась на подобного рода решения. Без особого решения ничего нельзя было довести до конца. В основе его способности принимать решения лежали его анальное упорство и усвоенный необычайно строгий родительский наказ владеть собой. Анальное упорство создало также энергетический базис для блокады аффектов, который, помимо прочего, означал универсальную установку Геца фон Берлихингена против всего внешнего мира. После шести месяцев лечения неожиданно выяснилось, что каждый раз, прежде чем постучаться в дверь моей квартиры, пациент три раза подряд громко произносил цитату Геца как магическую защитную формулу перед анализом. Его аффективную блокаду нельзя было лучше выразить словами. Стало быть, наиболее важными компонентами аффективной блокады являлись: его анальное упорство и его реакция против садизма; в таком отгораживании панцирем наряду с садистской энергией был израсходован и его сильный детский страх (страх, вызванный застоем + страх кастрации). И только пробившись сквозь эту стену – сумму самых разных вытеснений и реактивных образований, – мы натолкнулись на его интенсивные генитальные инцестуозные желания.
