Зигмунд Фрейд - Психоаналитические этюды
Представим себе, что бездетность Макбета и бесплодие его леди явились бы карой за их преступления против святыни родственной связи, что Макбет не мог бы стать отцом в наказание за то, что отнял у детей отца и у отца детей, что бесплодие леди было бы исполнением над нею того святотатства, к которому она призывала ангелов убийства. Все это было бы вполне в духе поэтической справедливости. Я думаю, что тогда заболевание леди было бы сразу понятно, было бы понятно, что превращение святотатственной гордыни в раскаяние – это реакция на бездетность, которая убедила ее в ее бессилии перед законами природы и в то же время напомнила ей, что ее вина отняла у нее то, что должно было явиться высшим плодом ее преступления.
В хронике Голиншеда (1577), из которой Шекспир почерпнул сюжет Макбета, есть одно-единственное упоминание о леди Макбет как о честолюбице, подстрекающей своего мужа на убийство с целью сделаться потом королевой. О ее дальнейшей судьбе и эволюции ее характера не сказано ни слова
Напротив, создается такое впечатление, что изменение в характере Макбета, его превращение в кровавого изверга должны мотивироваться очень сходно с тем, как это попытались сделать и мы.
Дело в том, что, по Голиншеду, проходит десять лет между убийством Дункана, ведущим Макбета на трон, и его дальнейшими злодействами; в течение этих десяти лет Макбет был строгим, но справедливым государем. И лишь по истечении этого срока с ним происходит перемена, и наступает она вследствие мучительного опасения, что так же, как исполнилось пророчество о его судьбе, совершится и предсказание, относящееся к Банко. Только после этого он велит убить Банко и переходит затем от злодейства к злодейству, как и у Шекспира. И у Голиншеда тоже определенно не сказано, что на этот путь его толкнула бездетность, но, по крайней мере, даны и время, и место для подобной естественной мотивировки. У Шекспира иначе. В трагедии события летят перед нами с головокружительной быстротой, так что, если судить по замечаниям действующих лиц, можно предположить, что все действие совершается в течение приблизительно одной недели. Это ускорение отнимает почву у всех наших конструкций о мотивировке переворота в характерах Макбета и его супруги. Нет достаточного промежутка времени, в течение которого хроническое разочарование в надежде иметь детей могло бы размягчить жену, а мужа довести до упрямого бешенства. И остается противоречие: целый ряд тонких совпадений в пределах самой пьесы и между пьесой и поводом ее возникновения как будто бы имеет в виду свести все к мотиву бездетности, а экономия времени в трагедии такова, что мысль о всех иных мотивах, кроме психологических, определенно должна быть отвергнута.
Но, по моему мнению, невозможно угадать, что это за мотивы, в силу которых робкий честолюбец превращается в безудержного тирана, а твердая, как сталь, подстрекательница становится раздавленной раскаянием, больной. Я думаю, что следовало бы отказаться от попытки приподнять тройную завесу, состоящую из плохой сохранности текста, из незнания замысла автора и сокровенного смысла легенды. Я не согласен и с тем возражением, что подобные исследования представляют дело праздное в сравнении с тем огромным впечатлением, которое трагедия производит на зрителей. Поэт, правда, в силах овладеть нами своим искусством во время представления и парализовать тем самым нашу мысль, но он не в состоянии помешать нам пытаться в дальнейшем понять эти впечатления и из его психологического механизма. Неуместным я счел бы и то замечание, что автор вправе как угодно сокращать естественную последовательность событий, им изображенных, если он может, жертвуя пошлой правдоподобностью, рассчитывать на достижение более сильного драматического эффекта.
Подобная жертва оправдывается только в том случае, если приносят в жертву действительно одну только правдоподобность [5] , а не разрушаются причинные связи; и драматический эффект, право, едва ли пострадал бы, если бы время действия было оставлено неопределенным, если бы оно не было сужено определенными указаниями в тексте до срока немногих дней.
Так трудно расстаться с такой проблемой, как макбетовская, с мыслью об ее неразрешимости, что я рискну сделать еще одно замечание, указывающее, может быть, на возможность найти новый выход. В одном из своих шекспировских этюдов Ludvig Fekels высказал мысль, что ему удалось разгадать кое-что в поэтической технике Шекспира, причем его догадки, может быть, можно приложить и к «Макбету».
Он думает, что у Шекспира часто один характер оказывается распределенным на два действующих лица, так что каждое из них в отдельности представляется не совсем понятным, но это только до тех пор, пока они не рассматриваются как некое единство. Так дело могло бы обстоять и с Макбетом, и с его леди, и тогда, конечно, ни к чему не может повести, если рассматривать ее как самостоятельную личность, не принимая во внимание дополняющего ее Макбета. Не буду углубляться в эту мысль, но все-таки укажу на нечто, весьма выразительно поддерживающее эту точку зрения: на то, что зачатки страха, пробивающиеся у Макбета в ночь убийства, развиваются в дальнейшем не у него, а у леди. Это у него появляется галлюцинация кинжала до преступления, но в душевное расстройство впадает позже не он, а его жена; после убийства он слышал, как в доме кричали «не спите, Макбет убивает сон», так что не спать полагалось бы именно Макбету, но мы не видим, чтобы король Макбет стал плохо спать, в то время как королева просыпается, впадает в сомнамбулическое состояние и выдает свою вину; он стоял беспомощный с окровавленными руками и вопил, что вся пучина морского бога не отмоет его рук; тогда она утешала его: немножко воды – и преступление будет смыто, а потом она четверть часа моет руки и не в силах устранить мнимые пятна крови. «Все ароматы Аравии не омоют этой маленькой руки» (акт V, сцена 1). Так то, чего Макбет опасался, испытывая страхи совести, исполняется на его жене. После преступления у нее появляется раскаяние, а у него – упорство, оба вместе они исчерпывают возможные реакции на преступление подобно двум находящимся в разладе между собой частям одной-единствен-ной психической индивидуальности; может быть, они – две копии с одного оригинала.
По поводу образа леди Макбет мы не смогли ответить на вопрос, почему она заболевает и терпит крушение после успеха; но, может быть, у нас будет больше шансов на успешное решение вопроса, если мы обратимся к творению другого великого драматурга, который с неумолимой строгостью проводит задание психологической отчетливости.
Ребекка Гамвик, дочь повивальной бабки, стала приемной дочерью доктора Веста; он дал ей воспитание в духе свободомыслия и презрения к тем путам, которые накладывает на наши желания основанная на религиозной вере мораль. После смерти доктора она добивается того, что ее принимают на службу в Росмерсгольме, родовом имении, принадлежащем старому роду, отпрыски которого не знают смеха и жертвуют радостью твердому исполнению долга. В Росмерсгольме живут пастор Иоганнес Росмер и его болезненная и бездетная жена Беата. Ребекку охватывает «дикая непреодолимая жажда» любви этого благородного человека; она решает убрать жену, стоящую ей поперек дороги, и опирается при этом на свою «мужественную, рожденную свободной» и не стесненную никакими задержками волю. Она подкидывает Беате медицинскую книжку, в которой проводится мысль о том, что цель брака – рождение детей; бедная женщина начинает сомневаться в оправданности своего брака, книга заставляет ее догадаться, что Росмер, в чтении и размышлениях которого она принимает участие, близок к тому, чтобы разделаться с прежними верованиями и стать на сторону современного просвещения; уверенность Беаты в нравственной положительности ее супруга оказывается, таким образом, поколебленной, тогда Ребекка дает ей наконец понять, что ей, Ребекке, вскоре придется покинуть дом, чтобы скрыть последствия недозволенной близости с Росмером. Преступный план удается. Бедная женщина, слывшая меланхоличной и невменяемой, бросается с мельничной плотины, так как ее мучит чувство собственного ничтожества и она не хочет мешать счастью любимого мужа.
С тех пор Ребекка и Росмер живут вдвоем в Росмерсгольме, их связывает близость, на которую Росмер хотел смотреть как на чисто духовную и идеальную дружбу. Но вот на эти отношения начинают падать первые тени разных толков, одновременно у Росмера появляются мучительные сомнения по поводу мотивов, по которым пошла на смерть его жена; тогда он просит Ребекку быть его второй женой, печальному прошлому он хочет противопоставить новую живую действительность (акт II). При этом предложении она на миг испытывает торжество, но уже в следующее мгновение она объявляет, что это невозможно и что она «пойдет путем Беаты», если он будет настаивать на этом. Росмер выслушивает этот отказ, ничего не понимая; но он еще более непонятен для нас, ибо нам лучше известны намерения и поступки Ребекки. Мы только не должны сомневаться в том, что ее отказ действительно вполне серьезен.
