Сталин жил в нашей квартире. Как травмы наших предков мешают нам жить и что с этим делать - Татьяна Литвинова
Позже я узнала, что дед Петя мог многое о себе рассказать. Говорили, что во время войны немцы его расстреливали, а он выжил (после массовых расстрелов иногда кто-то случайно оставался в живых). «Ты заметила, что он похож на еврея?» – проскальзывало в разговорах. Да, похож. И бабушка Надя была похожа на еврейку. Люди до сих пор не могут спокойно относиться к этому народу. Были намеки, что в нашем роду, «может быть», есть и евреи тоже. Затем сразу – улыбка. И… смена темы. Евреи в роду вполне могли быть, но, как оказалось, их нет (об этом я уже говорила). Однако это чисто генетически. «Еврейская тема» сопровождала меня на протяжении всего детства, и я верила, что кровно связана с этим народом, а значит, он часть моей идентичности. Много лет мне нравилось думать, что я проделываю трудную работу: нахожу в себе частичку евреев и немцев, как бы соединяя их в себе.
Дед Петя тем временем пел песенку про Барбосика… Мы ходили с ним на прогулки – на реку или в старый город. За городом – длинные трубы. А над ними – серый дым и огненно-рыжие языки пламени. В школе нам говорили, что это называется «лисьи хвосты». Интересно… Дед Петя когда-то работал на этом комбинате, но мне он ничего о себе не рассказывал. А ведь я была уже студенткой, я была не маленькая. Зачем мне Барбосик?
Двоюродный дед Петя, кажется, был на войне, а мамин папа (отчим) не был, он был железнодорожником. Может, у него была бронь? Мама рассказывала: во время немецкой оккупации он закопал свой партийный билет, опасаясь, как бы немцы не узнали, что он коммунист. А когда немцы ушли и он хотел откопать билет, то не нашел место. И теперь уже стал бояться НКВД: вдруг кто-то донесет, что он был коммунистом и скрывает это? Или кто-то найдет его партбилет?
Я всегда думала, что у маминого отчима родных детей не было, поэтому он полюбил мою маму как родную дочь. Он называл ее по-украински – «донька». Совсем недавно мама мне сказала, что у него в Западной Украине были первая жена, полька, и сын. Когда поляков выселили, жена с сыном уехали, а он остался и потерял с ними связь. Вот так… Оказывается, у маминого отчима где-то был родной ребенок.
Мой родной дед Петя, папин папа, был родом из Таврической губернии. Не из той ее части, которая сейчас в Крыму, а из той, что в Запорожской области. Я помню, как когда-то к нему приезжали два родственника – кажется, двоюродные братья. Они привезли большую подарочную книгу с фотографиями: город Запорожье и Днепрогэс – как там стало теперь. А мне было неинтересно. Даже странным казалось: откуда столько живого интереса к фотографиям электростанции. Сейчас я знаю, что Днепрогэс взорвали в 1941-м, во время наступления немцев, при этом поднявшаяся вода смыла много людей – и наступавших немцев, и отступавших красноармейцев, и мирных жителей. Наверное, деду было интересно увидеть, как теперь, через много лет, выглядят город Запорожье и Днепрогэс. А я тогда никого ни о чем не спросила…
Что делают люди, когда не хотят знать правду?
Наверное, каждый пытался кому-нибудь «раскрыть глаза» на некий очевидный факт. Вы говорите человеку: «Очнись! Посмотри! Ну, это же очевидно!» А человек либо игнорирует то, что вы говорите, либо переводит разговор на другую тему, либо слушает, поддакивает, а потом, в каком-то другом разговоре, выясняется, что он напрочь забыл, о чем вы ему рассказывали.
Люди не хотят знать слишком много правды.
Если вы наберете в поисковой строке словосочетание «сталинские репрессии» на русском языке, то, пожалуй, на каждые две – три ссылки о репрессиях будет четыре – пять ссылок о том, что их на самом деле не было или их масштаб сильно преувеличен, причем зачастую о них говорится с иронией: «Правда об “ужасных сталинских репрессиях”» (именно так, в кавычках).
В опровержение фактов репрессий приводятся различные доводы.
Это все сочинил Солженицын. Моя бабушка Нюся, у которой первого мужа арестовали по политической статье, когда он был на фронте (как и Солженицына, кстати), говорила мне в детстве, что есть плохой человек Солженицын, который «все врет про Советский Союз». Нужны ли еще какие-то комментарии к этому очень красноречивому примеру? Впрочем, бабушка могла не знать ни историю Солженицына, ни историю своего мужа. Солженицына, конечно, ругали, но кто бы стал рассказывать моей бабушке, о чем написано в его книгах?
Следующий довод вполне логичен, поскольку речь идет об осужденных.
На самом деле все эти люди были уголовниками. Все осужденные якобы лгали, что отсидели по политической статье. Когда я получила архивную справку с информацией о своем прадедушке Семенове, моя тетя, та самая девочка, которую он, вернувшись тяжелобольным, носил на руках, сказала: «Но это же очень хорошо! Значит, не уголовник. Здесь написано, что он политический». Я была поражена: ведь он вернулся домой! Он жил в семье полтора месяца. И вам было известно, где он был. Вы не верили, что он не уголовник? Сейчас я уже знаю, что попавшие в лагерь давали подписку о неразглашении. За разглашение полагалось новое уголовное наказание.
Простых людей никто не трогал. Простых работяг, то есть рабочих, крестьян: «У меня в роду нет репрессированных, только беднота». Хочется спросить: с чего вы взяли, что арестовывали только богатых? Или только образованных? Или со статусом?
В начале 1990-х годов я однажды разговаривала с пожилой женщиной-колхозницей. Речь зашла о сталинских временах, и она рассказала короткую историю. С ней работала одна доярка, одинокая женщина, растившая сына. Как-то раз в конце лета эта доярка в перерыве стала жаловаться на нищету, что ребенку нечего надеть, не в чем будет отправить его в школу и т. д. И в сердцах сказала: «Что это за жизнь!» И дальше – матом. «Вот и все, – сказала моя собеседница. – Мы ее тогда видели в последний раз». И повторила с чувством: «Что за жизнь!»
Как видите, ужасные истории иногда совсем просты, и они о совсем простых людях.
Сталин не знал. Часто говорят, что люди сами доносили друг на друга. Например, на соседа, чтобы забрать его комнату в коммунальной квартире. На самом деле Сталин знал и, бывало, лично визировал расстрельные списки.
Конечно, репрессии были, и их масштаб не преувеличен (скорее преуменьшен). Почему эта правда для нас так болезненна, а
