Нарративная практика. Продолжаем разговор - Майкл Уайт
Майкл: Похоже, что он был личностью, ваш Тед.
Венди: Да, так и есть.
Майкл: То есть он бы сказал что-то вроде: «Мама, я сделал лучшее из того, что мог. Тебе нужно понять, что я принял решение избавиться от боли, и тебе тоже не имеет смысла продолжать. Мое решение никак не связано с тобой. На самом деле это было решение, которое я смог принять, только когда я немножко отстранился. И ты знаешь, я решился на этот шаг». Так он сказал бы? Он бы обратился к вам: «Мама…»
Венди: Да.
Майкл: Он бы сказал: «Мама…»
Венди: Да. И он…
Майкл: «Я сделал все, что от меня зависело».
Венди: Он записку оставил, и в ней написал, что я сильная. И смогу дальше жить.
Майкл: То есть он хотел, чтобы вы сделали то, что вы делаете сейчас – восстановили бы контакт с ним прошлым, с тем, каким он был. И возможно, вспомнили бы и восстановили какие-то особые аспекты ваших отношений с ним?
Венди: Да. Я думаю, он хотел этого.
Майкл: Да.
Венди: Я уверена, что он хотел этого. Я думаю, что это… тяжело, когда отношения строятся вокруг страданий…
Майкл: Даже думать об этом больно.
Венди: Да. Больно. Ну, потому что там столько было всяких эмоций.
Майкл: Да.
Венди: Я не всегда понимала, что происходит.
Майкл: Да.
Венди: Когда я лежала с ним в больнице, я старалась делать для него все, что могла. Я помню, как-то раз мы чего-то ждали в приемной больницы, и у нас на руках была история болезни. И мы стали ее читать. Чего, конечно, никогда не стоит делать. Там было написано, что когда его привозила на процедуры я, а не отец, он гораздо хуже контактировал с врачами, больше жаловался, приходилось чаще поправлять аппаратуру. Когда отец его привозил, врачам было легче с ним. Мои объяснения этого… ну, я бы предпочла объяснить это тем, что мне… мне он мог сказать: «Мне больно», или «Пожалуйста, пойди, попроси их, чтобы они поправили». Я шла и просила, я все это делала.
Майкл: То есть с вами он мог уважать свои переживания, они не обесценивались, как это происходит обычно в больничной рутине. В больницах человеческие чувства часто становятся невидимыми.
Венди: Но я, конечно, стала сомневаться в себе немного… Знаете, такое типичное материнское чувство вины… Я подумала, что, может, им всем было со мной сложно, потому что я старалась быть вежливой и оптимистичной, хотя на самом деле я всегда была убеждена, что если человеку больно, он имеет право сказать об этом. И если… даже если ему не очень больно, терпимо, – но если это можно исправить, почему бы не исправить?
Майкл: Ну да, конечно. А сотрудники больницы, как они к этому относились?
Венди: Я думаю, что они считали меня трудной матерью. Они как будто стыдили меня, стыдили Теда, ему следовало стыдиться своей боли и дискомфорта… Я чувствовала, что и наши отношения – это тоже что-то такое, чего стоит стыдиться.
Майкл: И все это заглушало его голос. Именно к вам были обращены их претензии, сам Тед был не значим, его голос был не важен.
Венди: Да.
Майкл: И было какое-то обесценивание ваших отношений с ним.
Венди: Я думаю, да.
Майкл: У нас, к сожалению, время заканчивается. Сейчас я хочу, чтобы вы оглянулись на наш разговор и сказали, как вам? Что происходило с вами в ходе этого разговора?
Венди: Мне было очень полезно. Потому что это какой-то другой взгляд. Я чувствую себя более свободной, мне кажется, я могу позволить себе вспоминать, что хочу. Я не обязана думать о его жизни только как о сплошной боли, и это вовсе не обесценивает его страданий. Было ужасно, но я не должна помнить только это, я могу думать и о тех моментах его жизни, когда ему было хорошо. Я могу думать о том, какая у него была энергия, какое у него было чувство юмора и прочем таком. Нет, это правда очень полезно. Спасибо!
Майкл: Как вы думаете, теперь, после нашего разговора можете ли вы предпринять какие-то шаги, изменить что-то в своей жизни? Вы сказали важные вещи: «Тед принял решение избавиться от боли, и нет смысла в том, чтобы я продолжала жить в ней. Он бы не хотел, чтобы я это делала». Он сказал бы: «Я сделал все, что мог». И еще он, возможно, сказал бы: «Ты знаешь, мама, мы прошли по этой дороге дальше, чем это казалось возможным при наших обстоятельствах, и это говорит о чем-то очень важном. Я не хочу, чтобы ты отворачивалась от этого. Я не пытаюсь при этом сказать, что я не понимаю, через какую боль ты проходишь в связи с моей смертью». Я хотел бы спросить вас, Венди, что все это значит для вас, что из этого может последовать?
Венди: Ну, я думаю, я буду свободнее вспоминать какие-то приятные моменты. И его сестра Кэйтлин тоже с удовольствием присоединится к этому, я уверена. Она поддержит все это. Жизнь такая сложная, в ней намешано столько разного опыта, что можно выбирать, на что смотреть. И я думаю, Тед предпочел бы, чтобы мы вспоминали его мужество, его ум, вспоминали, каким он был красивым, какое у него было чувство юмора.
Майкл: И упорство, и…
Венди: Я помню, что Кэйтлин как-то спросила по поводу какого-то конкретного мероприятия: «А что, если там не будет Теда?» и сама себе ответила: «Без Теда будет не так весело». Потому что он всегда проживал жизнь на полную катушку – и в хорошем, и в плохом. Но он реально определял развитие каждой ситуации, в которую был вовлечен, он ее организовывал, придавал ей энергию. Так что вот это, по-моему, хорошая эпитафия. Мне кажется так.
Майкл: Хотел бы я встретиться с вашим Тедом, пока он был жив. Но
