Виктор Аллахвердов - Методологическое путешествие по океану бессознательного к таинственному острову сознания

Правда, мистикам приходится вводить ещё один специфический критерий. Дело в том, что разные люди получают через своё Сознание разные знания. Как быть? Есть пророки и лжепророки. Кому верить? Как отличить субъективную достоверность мистических переживаний от, например, бредовых идей, которые как раз и определяются как такие, которые воспринимаются с абсолютной непоколебимой субъективной уверенностью? И тогда нам объясняют: в голове у каждого человека хаос мыслей и желаний, они спутываются друг с другом и мешают узреть Истинный свет. Надо научиться не обращать на них внимания, достичь – с помощью специальных техник работы с Сознанием – состояния «отрешения от всего», «опустошения сознания» и только тогда придёт Откровение и произойдёт встреча с Подлинным. Отсюда все мистики проповедуют в той или иной форме аскезу, но при этом формулируют также особое требование: пользоваться только правильными техниками «отрешения». Но что является правильной техникой? Каждая мистическая школа решает этот вопрос по-своему, часто выдвигая следование собственным ритуалам в качестве обязательного критерия оценки правильности.[315]

В науке же наоборот: только нормативные критерии необходимы и достаточны для оценки истинности знания. Умение правильно (т.е. по правилам) обосновывать свои высказывания – главное профессиональное требование в науке. Ученого никогда не обвинят в том, что он не совершил открытия (это понятно: даже очень титулованных ученых на порядок больше, чем научных открытий). Но ему не простят, если он некорректно обосновал выдвинутые им идеи. Конечно, ни один ученый сам по себе не воспримет никаких идей, если субъективно не убедится в их правоте. Но это – его личное дело, не имеющее значения для научного сообщества. Уверенность в истинности собственной позиции не может считаться аргументом в научном споре, даже маститые ученые позволяют себе говорить об этом разве лишь в своих мемуарах. Впрочем, ученый может лишь надеяться, что он открыл истинное знание, но никогда не должен быть в этом уверен.

Опора на чувство субъективной уверенности может далеко завести ученого. Приведу высказывание одного весьма знаменитого, но избыточно уверенного в своей правоте человека:«Я думаю, что исчерпал почти все комбинации человеческой мысли по вопросам морали, философии и политики. Я имею восемь томов изысканий метафизических, анатомических и физиологических о человеке. Я сделал двадцать открытий в различных областях физики... Мои открытия в оптике опрокинули труды целого столетия... Даламберы, Леруа, Лаланды, Лапласы, Монжи, Кузены, Лавуазье и все прочие шарлатаны научной касты ... почуяли, что они вправе ославить и обесценить мои открытия перед всей Европой». Так писал мечтавший о славе Ж.-П. Марат в своей автобиографии.[316] Будущий ˝Друг народа˝ искренне уверен в величии своих научных трудов, к сожалению (для судеб многих французов), не понимая, что наука – это всегда сомневающееся знание. Жажда славы, но главное – опора на субъективное чувство уверенности, в конце концов, привели его на путь призывов к террору: «Десять месяцев тому назад 500 голов было достаточно, чтобы помешать вашим страданиям, в настоящее время вы будете вынуждены срубить 100 тысяч голов».[317] Истина дороже дружбы, говаривал Аристотель (как будто он знал Истину). Но отсюда недалеко и до признания, что истина, если человек, конечно, абсолютно  уверен, что ею располагает, дороже жизни.

Следует различать знания, основанные на нормативных доказательствах, и знания, основанные на вере. Приписываемое Тертуллиану "верую, потому что абсурдно" (credo, quia absurdum est) удачно подчеркивает это различение. Если можно доказать, то незачем верить. Ведь если нечто доказано, то бессмысленно в это верить или не верить, а, следовательно, вера уходит. Мы не верим в законы механики или электродинамики, потому что знаем, как они обоснованы. А ссылка на Творца, как справедливо говорил Ч. Дарвин, «выходит за предел научного обсуждения».[318] Невозможно согласовать между собой результаты религиозного и естественнонаучного познания, так как нельзя договориться о критериях согласования – они заведомо разные. Эти знания не могут ни подтвердить, ни опровергнуть друг друга. Во всех тех случаях, когда религия опровергала науку (процессы над Дж. Бруно или Г. Галилеем) или когда естественная наука опровергала религию, за этим на самом деле всегда стояли исключительно политические мотивы, а потомкам потом было стыдно. Но поэтому же, например, научная психология, опирающаяся на христианскую религию, – такой же оксюморон, как и христианская религия, опирающаяся на научную психологию. Тем не менее вполне возможна христианская психотерапия как психотерапия для верующих людей, придерживающихся христианских ценностей, равно как возможно, что религиозный ученый вдохновится в своём творчестве какой-нибудь идеей Священного Писания. Но в этом последнем случае ученый обязан перевести эту идею в понимаемый наукой вид и подвергнуть ее проверке, а не считать непререкаемой истиной.

Итак, попробую провести жесткую демаркационную линию между научным и мистическим знанием. Научное знание – это знание, полученное каким угодно путем (хоть мистическим откровением), но затем обоснованное по принятым в науке правилам. Мистическое знание – это знание, полученное путем следования принятому канону, но обосновываемое в конечном счете только личными переживаниями, верой. По-видимому, можно говорить еще и о художественном знании: оно получается каким угодно путем (хоть по принятому канону, хоть по правилам науки, хоть вне всяких правил и канонов – как мы помним, «не важно, из какого сора растут стихи...»), но обосновывается только личными переживаниями. Ученый всегда должен быть убежден в соблюдении правил обоснования, но сомневаться в полученных результатах, как бы убедительны для него лично они ни выглядели – ведь он знает, что рано или поздно они будут пересмотрены. Мистик может сомневаться только в себе: достоин ли он соприкосновения с Истиной, правильно ли он прошел свой путь для ее достижения, но не должен сомневаться в том, во что верит. Художник, хотя сам обычно и не может оценивать свои результаты (Г.Х. Андерсен, например, обижался, когда его называли великим сказочником, – сам-то он считал себя великим драматургом; а многие замечательные музыканты-исполнители говорили мне, что реакция публики и специалистов на их концерт редко совпадает с их личным переживанием во время собственной игры), но обязан верить в себя и в свой путь.

Как мы далее убедимся, в разных науках принят разный канон обоснования своих утверждений. По моему мнению, это различие наиболее существенно, именно оно, прежде всего, и порождает существование принципиально разных наук. Разумеется, я не претендую на полное описание всех методологических принципов построения разных наук, но всё-таки предлагаю рассмотреть, какие правила сложились в математических, эмпирических, гуманитарных и практических науках. А уж затем сравним их с теми правилами игры, которые созданы для естественных наук.

Практически во всех науках не рекомендуется строить противоречивые высказывания. Даже религиозные мыслители пытаются интерпретировать неоднозначные тексты священных писаний так, чтобы избавиться от явных противоречий. Однако только в науках логико-математического круга требование непротиворечивости является абсолютно обязательным и практически единственным. В этих науках вводится некий набор терминов, а затем произвольным образом задается структура операций с этими терминами. Только те из структур признаются корректными, которые при любых заданных операциях не смогут привести к противоречию. На заре истории, правда, правила построения математических структур вырастали из мистического представления о самоочевидности этих правил. Действительно, если А=В и В=С, то неизбежно (как говорили древние: аподиктически, т.е. "с непреложной очевидностью") следует принять, что А=С (аксиома транзитивности). Даже сегодня замечательный современный философ утверждает, что "элементарные арифметические и геометрические истины даны человеческому сознанию с абсолютной непреложностью", что исходные математические идеализации не выдумываются, не извлекаются из опыта, а являются изначально заданной "формой мышления".[319] Всё же, однако, в процессе истории многие непреложные истины были подвергнуты сомнению.

Приведу простое рассуждение, оспаривающее, например, аксиому транзитивности. Пусть интенсивность раздражителя А меньше интенсивности раздражителя В на величину, наполовину меньше порога различения. Интенсивности этих раздражителей, тем самым, субъективно не отличаются друг от друга, т.е. А=В. Пусть интенсивность раздражителя В, в свою очередь, на ту же величину меньше интенсивности раздражителя С. Соответственно, субъективно и В=С. Но при этом различие между А и С достигает пороговой величины, следовательно, эти раздражители воспринимаются как субъективно неравные, т.е. А<С. Значит, аксиома транзитивности не всегда верна. В чем же тогда непреложность очевидности этой аксиомы? Предвижу возражение: в примере речь идет о субъективном равенстве, а аксиома, мол, говорит о равенстве объективном. Отвечаю вслед за Гераклитом и Платоном: объективного равенства вообще нет в природе. Даже в одну и ту же реку нельзя войти дважды. Если говорят, что А=В, то это, очевидно, означает лишь субъективное приравнивание друг к другу двух разных А и В – ведь А и по обозначению, и по сути изначально не есть В. (Если сказанного недостаточно, то желающие могут посмотреть, как об этом весьма пространно рассуждает Гегель).