Ольгерта Харитонова - Женщины. Разговор не о мужчинах
Таким образом, в самом центре, глубоко внутри, как земное ядро, лежит культура изнасилования. На ее основе взращивается культура насилия. И на ее фундаменте выстраивается здание патриархата. Оно все прошито сексуальными отношениями в насильственной форме, потому что секс — это власть, а власть — это секс. И еда дается за секс — не для того, чтобы получить сексуальное удовлетворение, а чтобы показать, кто здесь главный. Про изнасилования в зоне военных действий говорить страшно. Ясно одно, что и там изнасилования — это инструмент установления властных отношений.
В России женщинам в ситуации после изнасилования помогают кризисные центры. На 50 миллионов женщин, которые могут быть изнасилованы (такая возможная опасность возникает каждый день), у нас в стране есть один кризисный центр, специализирующийся на помощи тем, кто пережил именно сексуальное насилие, — это центр «Сестры» в Москве. Говорят, в 1990‑х кризисных центров было больше сорока — тоже немного для огромной страны. На сегодняшний момент большинство из них прекратили свое существование, какие‑то центры просто помогают женщинам в кризисных ситуациях. Есть центры, которые специализируются на домашнем насилии (сюда входит и сексуальное), например ИНГО в Санкт‑Петербурге. Но в любом случае количество центров ничтожно мало, и оно демонстрирует отношение общества к проблеме. «В обществе, построенном на подавлении как формуле выживания, при попрании прав или насилии над одним или несколькими членами, большинство солидаризируется с обидчиком», это дает им ощущение, что они, таким образом, исключают сценарий жертвы в отношении самих себя — первый постулат виктимологии.
Виктимология — междисциплинарная область, исследующая виктимизацию, то есть процесс становления жертвой преступления.
В России даже женщины не признают насилия над собой. В нашем обществе, построенном на диктате и подавлении, на праве сильного и богатого, по понятиям бандитов, подавляемое и подавляющее большинство принимает правила «жизни по понятиям» — большинство солидаризируется с бандитами, захватившими власть, оно принимает насилие и называет его «порядком», «сильной рукой отца», устоями государственности, «семейными традициями». Именно поэтому и законы, призванные снизить градус насилия в обществе, не принимаются. И вопрос с проституцией не решается. Даже не легализованная проституция — это социально одобряемое проявление культуры изнасилования.
Проституция — оказание сексуальных услуг за плату. В настоящее время в различных странах и культурах отношение к самой проституции неодинаково: в одних она считается нормальным явлением и законным видом коммерческой деятельности, в других — правонарушением, в третьих — преступлением.
В России занятие проституцией подпадает под административное правонарушение, то есть в России наказывают женщин, вовлеченных в проституцию. В Швеции, Норвегии и Исландии с точки зрения закона правонарушение совершает клиент. И именно к такому решению вопроса о проституции движется цивилизованный мир. В России же только еще поднимают вопрос о легализации проституции — вчерашний день правового решения данной проблемы.
Белла:
Проституция — важнейшая проблема. Я против легализации проституции, я выступаю за криминализацию клиента и помощь в реабилитации вовлеченным в проституцию (шведская модель). Проституция — одна из самых маргинальных форм объективации женщин. Я не понимаю, почему чьи‑то сексуальные потребности настолько важны, что им можно заниматься сексом с невозбужденными людьми. И я не понимаю, как нормальный человек может получать от этого удовольствие и считать это сексом. Этот же дискурс порождает и сексуальное насилие. Пока в обществе согласны с этой моделью: мужчина хочет и женщина должна либо за деньги, либо из чувства вины предоставлять ему для удовлетворения потребностей свое тело — я радикально против такого общества. Это все критически не устраивает меня в жизни при патриархате. Не могу понять, почему мужчинам нормально за деньги засовывать свой член в тело женщины, которая не хочет секса в этот момент? Лично я не могу заниматься сексом с партнером, который меня не хочет. Это садизм.
Лолита:
Молодой весной брожу по Невскому проспекту. Не в первый раз, поэтому не удивляюсь обилию в центре Петербурга листовок о секс‑услугах. И, будучи живой молодой женщиной, находящейся в феминистском дискурсе, а значит — с распахнутыми глазами, не могу пройти мимо — тщательно срываю их, озлобляясь: ведь я не имею возможности забыться, пройтись по городу без напоминаний, что, я как женщина, — объект и ничего не сто́ю, либо, того хуже — сто́ю (при капитализме все обретает собственную цену). Некоторые листовки наклеены очень высоко, я карикатурно прыгаю, пытаясь ухватиться за край листочка, чтобы сорвать. Все смотрят на меня с удивлением, и мне хочется стушеваться. Мне стыдно, МНЕ СТЫДНО, потому что я не могу объяснить смотрящим, зачем делаю это, потому что меня наверняка причисляют к движениям, мне глубоко отвратительным. Ведь нет видимых в правовом поле женщин — не пуританок, не мизогинок, — которые выступали бы против индустрии сексуальной эксплуатации, против проституирования женщин. Ко мне подбирается мужчина, говорит: «Вам помочь?» — «Ну да, — отвечаю, — сдерните вот эту листовку, я не достану». Он исполняет просьбу, я понуро стою. Интересуется, зачем я это делаю. Вступив со мной в ожидаемый спор о «древнейшей профессии», говорит: «Ну вы, конечно, молодец, что город чистите от этой гадости, от наклеек этих дурацких, только вот работа такая всегда была и всегда будет — и это нормально». Я иду дальше. Своей дорогой. «Чистить город». Дать «Любе» шанс.
Инициативная группа «Дай Любе шанс» появилась в январе 2013 года. Ее участницы считают, что проституция — это одна из форм дискриминации женщин, что это насилие. Работа, которую они проводят, может быть разной. В частности, они закрашивают рекламу и срывают объявления на улицах. Есть в группе художницы, которые делают трафареты на тему. Основная цель и идея группы «Дай Любе шанс» — предоставлять информацию.
Возвращаясь в Москву, в свой район, я обнаруживаю под дворниками автомобилей так называемый развлекательный журнал «Флирт». Трачу полчаса своего времени на то, чтобы собрать все экземпляры и выбросить эту внушительную стопку так, чтобы никто ее не увидел. А на следующий день, гуляя по Большой Садовой, в самом сердце столицы, вижу: красивая девушка протягивает каждому проходящему мимо мужчине «Флирт». Поблизости прогуливаются полицейские. И я не понимаю, каким образом такое распространяется средь бела дня. Я прошу у нее журнал, но не получаю его: он только для мужчин. «А если я лесбиянка?» — интересуюсь. Она улыбается. Улыбаюсь и я, но скорбно. И иду дальше — по своему делу.
Проституция, говорят они, необходима. Мужчинам, говорят они, необходимо разряжаться: вдруг кто‑то не может найти себе подругу, а другой разбит обстоятельствами и не способен на удовлетворение женщины по каким‑нибудь медицинским показаниям, а третий не обладает временем для построения настоящей близости, ведущей к сексу, — мало ли причин? Женщина, говорят они, всегда может найти секс, если того захочет. Только пусть свистнет — и слетятся соколы. Но не так у мужчины. Мужчина ВЫНУЖДЕН прибегать к услугам проституток, чтобы найти сексуальное удовлетворение без обязательств», — говорят ярые защитники традиционных ценностей. Но, говоря это, они забывают, что женщины испокон веков бьются в тисках даблбайнда «шлюха — святая» и не могут позволить себе воспользоваться своими сексуальными «прерогативами», не обнаружив себя в омуте всеобщего порицания и общественного давления.
Я вспоминаю первое сентября в своей московской школе. После грозненской школы, где я проучилась все средние классы, мне показалось, что я попала в фильм Валерии Гай Германики. Первый урок, представление новоприбывших, шутки‑прибаутки; оглядываю класс, распознаю типажи и замечаю девочку — «узнаю» ее сразу. Наверняка зовут «шлюхой», подтрунивают над ней и особо не общаются. Зависнув в думах, слышу: «Эй, садись ко мне», — говорит она. И я сажусь. Так началась наша дружба. N была очень милой и доброй девочкой, с которой мы в дальнейшем бегали курить в школьные туалеты и за гаражи, выпивали на школьной дискотеке, смеялись, называли администратора, выпускавшего нас из школы, «главным мужчиной в наших жизнях»… В классе ее и вправду не очень любили. Не то чтобы она была изгоем, но девочки ее чурались, обзывая в глаза и за глаза тем‑самым‑словом, а мальчики отпускали похабные шуточки. «Я только тебе все и рассказываю. Ты меня не осуждаешь», — добавляла N, повествуя о своем новом ухажере. Серьезных отношений у нее ни с кем не было. Она любила секс, развлечения и «Макдоналдс». А я, приобретя какой‑никакой, но авторитет в классе, спокойно пыталась донести до соучеников мысль: за что вы ее осуждаете? если бы у нее хотя бы постоянный парень был… а так — за то, что она распоряжается своим собственным телом, как ей заблагорассудится, и любит секс? Увы, это ничего не давало: разве что удалось убедить пару девочек из школы в том, что, называя кого‑то шлюхой, они поддерживают язык насилия, а это приводит к тому, что однажды и их назовут шлюхами. Ибо любая женщина, любая женщина когда‑нибудь, хотя бы раз, слышала это в свой адрес. И я слышала. Это все тот же слатшейминг.
