Джеймс Холлис - Обретение смысла во второй половине жизни. Как наконец стать по-настоящему взрослым
Прибавьте к этому списку культурных неврозов и различные расстройства пищевого поведения, поскольку и они тоже – не что иное, как неадекватная реакция на приглашение души испить до дна чашу жизни или неправильно понятое его материальное воплощение. И, стремясь то ли заглушить духовный голод материальным, то ли избавиться от «несварения жизни» с помощью разного рода анорексий, мы оказываемся все дальше и дальше от души, все более сосредоточиваясь на своих духовных проекциях на еду.
Не забудем также и о «потаскухе-богине успеха», как высказался столетие назад Уильям Джеймс. Что бы ни представлял собой успех, в любом случае определяемый сиюминутным неврозом, – то, что Эго и коллективная культура определяют как успех, и то, чего душа просит от нас, редко когда имеют какое-либо отношение друг к другу. Мы можем нацелиться на успех и лишь позже понять, что успели отдалиться от самих себя тем дальше, чем больше достижение успеха становится мотивом наших усилий. Да и что есть слава, в особенности для таких эфемерных существ, как мы, если не иллюзия Эго, попытка заглушить экзистенциальную тревогу? И что есть успех, если мы жертвуем другими, порой даже глубочайшими своими наклонностями, ради его иллюзорного достижения? Что нам до такого успеха, если душа перестает быть нашим союзником?
«Успех» успел превратиться в неоспоримого кумира нашей культуры. Разница между кумиром и символом заключается в том, что первый не выходит за рамки своего ограниченного значения, в то время как символ указывает на нечто, находящееся за его пределами, в превышающем его по размеру царстве тайны. К примеру, разве не будет успешной та женщина, которая уделяет внимание снам и старается в своих поступках придерживаться их руководства и ценностной установки, даже если она при этом все меньше и меньше опирается на одобрение со стороны своей семьи? И разве не будет успешным тот мужчина, который смирился с силой души после свидания с ней и стремится получше узнать то, что она хочет сказать ему, даже если это означает отказ от системы ценностей, коллективно принимаемой его кланом? Или, если воспользоваться теологической метафорой, не олицетворение ли успеха тот человек, который воплотил в себе божью волю, а не прихоти Эго или одобрение культуры? Как однажды заметил Т.С. Элиот, человек, который в мире беженцев идет в верном направлении, будет казаться бегущим сломя голову.
Размывание племенной жизни и связующей мифологической системы успело порядком размягчить тот клей, что связывал нас в единое целое. И вот теперь мы, закрыв двери на все замки, устроились перед мерцающими катодными трубками и, словно роботы, методично упражняемся в воспроизведении общего для всех нас культурного состояния. Эта разъединенность все больше и больше приводит к так называемым личностным нарушениям. То, что некогда именовалось «характеропатией», асоциальным поведением с моралистическим намеком на некий изъян характера, со временем стало называться «расстройством личности», словно бы виновата во всем способность личности к адаптации, а не изъян общества, навязывающего такие ценности, которые приводят к психологическим аномалиям. Психотерапевты, работающие с психодинамикой, в настоящее время все более склонны описывать эти паттерны как «расстройство Я», имея в виду сбой на поддерживающей оси «Эго – Я».
Когда человек прошел через опыт подавляющей психологической травмы и/или утратил внешнюю связь с целительным энергиями племени или внутреннюю на оси «Эго – Я», тогда он будет склонен самоотождествляться с этой травмой и будет делать выбор, отталкиваясь от ограниченного, суженного воображения. Добавим здесь, что склонность искать выход в насилии, расизме или нетерпимости, регрессивное поведение любого типа всегда происходит от ограниченного воображения. Если мы увязли в истории или в провинциальной узости наших комплексов, воображение всегда начинает запинаться. Склонность к излишнему обобщению, из-за которой жизнь продолжает вращаться вокруг старых комплексов как обломков мифологических систем, излечивается только расширением перспектив, которое происходит с компенсаторным переживанием, инсайтом и готовностью рисковать ради чего-то нового. Столь сильны эти архаические образы личной и культурной истории, что их автономия будет оставаться бесспорной, пока мы не выведем их к сознанию. И эта сила лишь удвоится с поддержкой от массовой культуры, ставшей все более и более обезличенной, нарциссической и инфантилизирующей, которая ежедневно бомбардирует нас своими образами. Со всей неизбежностью это приведет к выхолащиванию всякого творческого начала и сужению вариантов выбора. Эта внутренняя пустота обрекает на унылый круговорот навязчивых привычек, провальных «планов лечения» и неправильно понятого трайбализма.
Личностный рост остается возможен для нас, но лишь тогда, когда мы открываемся для более широкого спектра образов вроде тех, что приходят с образованием, странствиями и общением с другими людьми, а также с внимательным отношением к гостям души, которые так часто навещают ее. Персидский поэт Руми посвятил такие строки посланникам, которых душа отправляет проведать Эго в его доме:
Человеческое бытие – странноприимный дом.Каждое утро – новые посетители.…Будь признателен каждому приходящему,Ведь все они посланы свыше быть твоими наставниками[40].
И, чтобы не скатиться в сентиментальность, читая Руми, не лишним будет напомнить себе, что некоторые из этих «гостей» могут оказаться незваными в нашей культуре, даже показаться врагами для нашей фантазии психологического всесилия, посягающими на планы Эго гарантировать любой ценой свою безопасность. Но из сомнения и неудачи можно вынести многое и узнать много больше, чем из покорного согласия с тем, что Эго или племенная культура уже успели выбрать, утвердить и наделить статусом неписанного закона.
Живые мифы
Те мифы, что служили сообществам древних, связывали их с многообразными порядками таинственной вселенной, не были творением сознательного ума, не были и «учреждены», скажем, советом старейшин. Они вырастали из первичного контакта, будь то племенной опыт или сокровенность личного благоговения. Эти контакты могли вызывать восторг, или ужас, или удивление, но всегда неким образом сближали человека или его племя с этой загадкой. И образ – божество, событие в физическом мире или вихрь эмоций, – выраставший из такого контакта, становился связующим звеном с загадкой. Конечно же, с течением времени Эго все больше склоняется к тому, чтобы сосредоточиться на внешнем облике, а не на энергии, вдохнувшей в образ жизнь. Как только образ становится артефактом Эго, значительно возрастает вероятность того, что изначальная энергия, прежде наполнявшая образ, уже покинула его и переместилась в какое-то другое место, на что обращает внимание и Юнг, говоря о богах Олимпа. Боги не умирают, говорил он, но энергия оставляет их внешнюю форму; однако привязанность к образу, старой догме или верованию приводит к тому, что прежнее переживание, связанное с аффектом, утрачивает для нас свою силу. Человека, мечтающего об удачной покупке или о повышении по службе для того, чтобы почувствовать себя более счастливым, чем он есть в настоящий момент, со всей неизбежностью ждет неудовлетворенность. Привлекательность какой-либо вещи или роли, представляющая собой бессознательный аспект его собственной проигнорированной программы (о чем сам человек, конечно, не подозревает), будучи израсходована, автономно возвращается в бессознательное, где ожидает новой цели, на которую можно будет спроецировать себя.
Склонность Эго цепляться за образ, и держать его в плену своей программы безопасности, приводит к древнейшему из религиозных грехов – к греху идолопоклонства. Живая загадка закостеневает и становится более умозаключением, предметом веры, чем переживанием, и утрачивает животворящую пульсацию тайны. И тогда человек остается лишь с артефактами веры (которые нужно без конца укреплять, подобно тому, как это бывает на «духовных пробуждениях» или всевозможных религиозных радениях), но без живого переживания. Мы поклоняемся чужим богам, но они все равно остаются глухи к нашим мольбам. Мы переносим потребность в живом опыте запредельного на людей, объекты и причины, и удивляемся, почему постоянно в них разочаровываемся. Подлинная встреча с загадкой мироздания не поддается ни определению, ни описанию, ни передаче другим людям. Как пояснял Юнг в своем письме:
Бог: внутреннее переживание, не подлежит обсуждению как таковое, но производит глубокое впечатление. Психический опыт имеет два источника: внешний мир и бессознательное. Все непосредственные переживания – психические. Есть психически передаваемые переживания (внешний мир) и внутренние (духовные) переживания. Одно столь же обосновано, как и другое. Бог не есть истина статичная, ибо будет столь же глупо доказывать существование Бога, как и отвергать Его… люди говорят о вере, когда они утратили знание. Вера и неверие в Бога не более чем суррогаты. Наивный дикарь не верит – он знает, потому что внутреннее переживание столь же правомочно и значимо для него, как и внешнее. Он все еще обходится без теологии и не дает себя завести в ловушку умозрительных концепций[41].
