Франсуаза Дольто - На стороне ребенка

Рожденный сын – подарок для семьи, ждущей наследника мужского пола.

Ребенок любого пола – увенчание брака.

3-я эпоха: Мальтузианские общества.

Ребенок обходится слишком дорого; перенаселение чревато множеством проблем, отсюда – регуляция рождений и разрешение абортов.

4-я эпоха: Общество коллективного эгоизма.

Ребенок – бремя для родителей и помеха их эгоистическим удовольствиям. А поскольку государство уже не может содержать ребенка, не принуждая его подчиниться единым нормам, у него нет ни малейшего шанса стать личностью.

Десятки миллионов детей во всем мире, которые «не просили, чтобы их рожали», заранее отвергаются обществом. Чтобы выжить, они приспосабливаются. Взрослые ловко эксплуатируют этих самых неквалифицированных работников. Сколько растраченной впустую энергии, сколько слишком быстро истощившихся ранних дарований!

Желая как можно быстрее сделать столь обременительного ребенка «рентабельным», общество лишает себя бесценного человеческого потенциала, который бы обеспечил человечеству смену, если бы ему дали необходимое для созревания время.

«Выжить» – в раннем возрасте это испытание даже для наших детей, физическому развитию которых ничто не угрожает. И даже если они не рискуют умереть с голода, от войны или от наркотика – им приходится вести странную войну против умственного заболевания, спровоцированного их близкими.

«Служить» – к тем, кто пережил испытание раннего возраста, общество предъявляет требование не быть бесполезными ртами: будь то маргиналы или обеспеченные, они подвергаются систематической эксплуатации.

Защищенное детство часто означает психически нездоровое детство.

Законы, социальная интеграция, вакцинация не спасают ребенка в индустриальном обществе от опасности душевного заболевания и не избавляют от тягот его существования. Он разделяет неполноценность с другими детьми своего возраста. Помимо воли он принадлежит к низшей расе.

Вопреки видимости социальное положение ребенка не изменилось за последние четыре тысячи лет, с Шумерского царства. На его примере можно убедиться в иллюзорности прогресса. Каждое новое «преимущество» вредит его истинным интересам.

Все более и более обширная литература о ребенке, художественная и научная, стремится ограничить поле изучения отношениями ребенка с родителями. Функцию родителей переоценивают. Воспитание и педагогика подчиняют себе вселенную ребенка, которая, если считаться с ее действительными размерами, все же намного превосходит сферу деятельности и компетенцию кормильцев и воспитателей.

Главное всегда замалчивают и скрывают. Обычно мы не смеем подступиться к разрушительной идее в ее истинном виде. Общество боится ее затрагивать. Оно отгораживается от действительности с помощью успокаивающих образов. На этом рабском субконтиненте сказать правду – все равно что произвести революцию.

Почему мысль о том, что родители не имеют прав на своих детей, представляется покушением на основы? По отношению к детям у родителей есть только обязанности, а дети по отношению к ним обладают только правами, и вообще, они в большинстве. Почему разрушительной кажется мысль о том, что каждый взрослый должен принимать каждое новое живое существо, рождающееся на свет, так, как ему хотелось бы, чтобы приняли его самого? И что каждому младенцу и ребенку нужно, чтобы при всей его детской неуклюжести, его физической беспомощности, его афазии (неумении говорить), его невоздержанности, его потребности в заботе и защите, взрослый, проявляя заботу о его физическом совершенствовании, относился бы к нему с тем же уважением, какого бы пожелал себе, будь он на его месте (а не так, как с ним обращались, или, как ему кажется, что обращались, когда он был маленьким)?

Каждый ребенок, каждый мужчина и каждая женщина в процессе становления уже является духовной поддержкой для той семейной и социальной группы, которая материально берет его или ее на свое обеспечение. Взрослые словно не желают признавать эту силу, этот дух жизненного обновления, который несет ребенок, а кто напоминает им обо всем этом, тот подрыватель основ.

Почему в нашей индустриальной цивилизации распалась эта цепь уважения и любви между поколениями? Между тем, как это было всегда, во все времена, на всех широтах, те, кто сегодня принимает ребенка, заботится о нем, защищает его, в старости будут пользоваться защитой и заботой этого самого ребенка, который станет взрослым. Посредством его высказываний, обращенных к молодым, которых в свою очередь ему придется опекать, добрые дела стариков останутся в памяти данной этнической группы. Все то, что в делах, в мыслях, в надеждах, в неудачах, будет очеловечено словом, окажет живительное воздействие на сердца тех, кого эта цепь любви и общих интересов соединяет не только на протяжении их краткого существования, но и за его пределами.

Как могло случиться, что подрывом основ кажется напоминание о непреходящей ценности каждого человека – и молодого, в процессе становления, и старого, живущего воспоминаниями?

Представления о ребенке

Немного диалектики соотношения сил

(до психоанализа и открытия законов бессознательного в процессе развития человека)

II часть

Языковое существо

О нем говорят много, а с ним самим не говорят.

Дети с тяжелыми физическими и умственными недостатками, дети, испытывающие страдание, полезны и необходимы обществу.

Быть может, что-то изменилось в социальном положении ребенка с того момента, как психоанализ обратил внимание на самых-самых маленьких. Тридцать лет назад медицина и мысли не допускала, что языковые отношения могут устанавливаться с самого рождения. Личный опыт Франсуазы Дольто дает ясное представление о том, как сопротивляется общество и какие трудности встают перед тем, кто пытается изменить позиции взрослого по отношению к ребенку и общение с тем, кто «меньше тебя, но так же велик, как ты».

1 глава

Инициация

Следующий текст представляет собой открытие уже другого литературного подхода к детству. Это не нарциссическая и не идеологическая проекция взрослого писателя или воспитателя, не игра в архетип и не банальное стилистическое упражнение; это правдивая история ребенка, выслушанная изнутри и рассказанная открыто и свободно. Могущество желания, заставляющее пятилетнюю девочку выдержать ученичество, выйти победительницей из испытания, согласиться на болезненный переход от воображаемой книги к объективной банальности повествования, написанного взрослыми для послушных детей. Читатель может оценить, сколько жестокости содержат подчас методы чтения, насколько болезненным бывает процесс инициации, даже если это попросту процесс примирения с реальностью; но помимо этого новый читатель обнаружит, что он и сам может восприниматься другими людьми как объект – объект, испещренный знаками.

На этих страницах Франсуаза Дольто рассказывает, как она училась читать. Она пробуждает во множестве своих читателей забытые воспоминания об их собственном опыте, и поэтому публикация данного текста в книге о детях представляется нам полезной и уместной.

Туфли Абу Касима

Я решила рассказать вам одну историю[125]: «Туфли Абу Касима», или, вернее, как я на ложе страданий и разочарований открыла для себя счастье читать – что и говорить, запредельное счастье…

«Туфли Абу Касима»! Замечательное название, правда? Догадываюсь, что оно заинтриговало вас, как предстоящий футбольный матч. Это заглавие книжки в роскошном красном переплете, которая для меня ассоциируется с часами надежды пополам со слезами. («Франсуаза, почему ты плачешь?» – «Потому что мне никогда ее не одолеть!») Звучание этого заглавия вызывает у меня в памяти солнечный августовский день 1913 года у моря, в Нормандии, где я сделала открытие, которое помогло мне резко перейти от безграмотности к культуре! Может быть, этот ослепительный прорыв, озаривший, как вспышка, мою обычную, каждодневную жизнь, это мое второе рождение было подготовлено долгим безмолвным и упорным трудом во тьме?

Читать? Какое необыкновенное, изумительное ощущение! А для всех окружающих это казалось вполне естественным: логическое продолжение событий, как говорят ничему не удивляющиеся взрослые. Не удивительнее, чем чудо рождения, но тоже чудо: вещь, состоящая из бумажных листов, заполненных черными значками, рассказывает историю, представляет нам какую-то страну, какой-то пейзаж, оживляет перед нами воображаемые существа. Чудо и то, что слова, смешиваясь с нашими мыслями, приводят к нам людей, других людей, прямо сюда, в нашу комнату. Чудо, что в пространстве, залитом светом настольной лампы, это сокровище – книга – привносит в сердце другую, отделенную от нас жизнь, которая таится в значках, требующих расшифровки. И потом, как странно, что без читателя, или если захлопнуть «объект», эти волшебные страницы – просто вещь, не более того. И сам этот объект, книга, конечно, не такая вещь, как все другие, но все-таки она ведь не умеет мечтать. А что, если и мы, мы сами, каждый из нас, существа из плоти и крови, – тоже вещи, то красные, в позолоте, то старые и растрепанные, и тоже испещрены значками? Другие, если напрягут внимание, если просветлятся сердцем, могут нас прочесть, а мы этого и не узнаем, нам и во сне-то это не приснится. Что, если каждый из нас, благодаря своему существованию в качестве «объекта», дает другим возможность читать, расшифровывать самого себя, узнавать и фантазировать о себе и о других?