Обнимая Возлюбленного. Отношения в паре как путь пробуждения - Стивен Левин

                   Раньше мы обращались к психиатрам, 

                   Чтобы признаться, что ненавидим своих родителей, — 

                   Теперь мы обращаемся к ним, чтобы признать,

                   Что любим родителей. 

                   Наши родители учат нас прощению — 

                   По крайней мере так 

                   Мы говорим своим детям.

27

Как научиться любить родителей

Я вырос в шумной и многоголосой семье – среди крикливых, импульсивных людей. Ондреа воспитывала «серьёзная», спокойная семья. Эмоциональные особенности, характерные для наших семей, определялись непрожитым горем. Так, у нас были немного разные «стили любви». Когда мы познакомились, мы оба имели приличный «послужной список» прошлых отношений, однако мы встретились, очевидно, для того, чтобы учиться любви. Каждый из нас считал эти отношения «последними».

Очевидно, нам необходимо было трансформировать характер своей любви, лишить нашу любовь обусловленности, простить и поблагодарить тех, кто научил нас любить, – и сделать это за пределами своих ранних поведенческих паттернов.

Наша практика, в ходе которой мы просто учились любить, – практика «просто любви» – в частности, состояла в том, что мы сосредоточивались на любой дистанции, отделяющей нас от родителей. Восстановление любви к родителям – постоянная тема в нашей совместной работе, направленной на очищение ума и раскрытие сердца.

Мой отец был гневным и боязливым человеком. Временами он достаточно плохо обращался с моей матерью. Однако всегда, ещё до того, как я сумел полюбить отца, – в те годы, когда я презирал его за ханжество и грубое невежество, – я наслаждался его потрясающим смехом. В нём сочетались самые разные качества. Приятные и неприятные. С ним нужно было быть осторожным! В сущности, я не помню, чтобы любил отца до того, как приблизился к своему тридцатилетнему рубежу. Но когда время от времени я понемногу стал испытывать это чувство – в моменты доброжелательных размышлений, прощения и принятия себя, в моём сердце стало появляться больше места для любви.

Когда я был хрипловатым юношей, бунтарём в чёрной кожаной куртке, у меня периодически случались конфликты с законом и я непрерывно воевал с отцом, мать любила повторять: «Неужели я не доживу до того дня, когда это кончится?!»

Уже ближе к тридцати годам я вернулся домой – где долгое время отсутствовал, чтобы познакомить своих родителей с их первой внучкой, Тарой. Поскольку я уже регулярно занимался базовой медитативной практикой, я лучше осознавал происходящее и проявлял больше внимательности, чем когда-либо прежде.

Однако мой отец был исключительно агрессивно настроен и недоброжелателен ко всем, кто присутствовал на ужине. Сначала он придирался к моему брату, командовал матерью, а затем направил свой гнев на меня – на мою длинноволосую духовно-поэтическую семейку. Но когда он стал нападать на меня, я постарался расслабиться и, наверное, в первый раз увидел, что он воплощал в себе любовь, скрытую под ранами. С искренней заботой я выслушал его и не отреагировал. Его боль была совершенно очевидной, а страх – просто вопиющим. Тогда я наконец-то с любовью взглянул в его карие глаза, в которые я так часто смотрел с ненавистью. Поскольку я не привязывался к нашим различиям, у отца не было больше противника, которого он мог бы принизить. Отец расслабился, смягчился и стал шутить. Мать повернулась ко мне и сказала: «Похоже, это наконец-то закончилось!»

Разрешение конфликтов с родителями – значимый аспект нашего пути к себе, который создаёт почву для здоровых, сознательных отношений.

В семье Ондреа, пусть и весьма либеральной и щедрой, почти отсутствовало групповое сознание или «совместная деятельность». Она покинула дом, ощущая потребность в том, чтобы общаться, играть, смеяться. При этом она была благодарна своим родителям, находясь вдали от дома, за «изолирующее молчание», которое обострило её внутренние чувства: Ондреа называет это «даром травмы». Это дар исцеления, который присутствует в сердце любой раны. Вынужденное молчание превратилось в тишину, в которую ей приходилось вслушиваться, чтобы понять, возможно ли в принципе наладить контакт с семьёй. Она полушутя отмечает, что такое молчание было подготовкой к работе с пациентами, лежащими в коме, которая принесла ей широкое признание. Постепенно дар исцеления, скрытый в глубине травмы, стал превращаться во всё более широкие возможности, доступные для неё и других людей.

Сквозь расстояния и годы Ондреа стала протягивать нить связи; чтобы восстановить контакт со своими родителями, она десятки раз звонила им. Она тянулась к ним через бездну, открывалась, чтобы обнять их. Отношения возрождались.

Спустя пятнадцать лет после того, как Ондреа начала восстанавливать связь с родителями, они впервые выбрались на её семинар; отцу он показался «весьма любопытным», и он сказал, что, «наверное, займётся медитацией». Её мать вдохновилась «волшебством происходящего». Её родителям потребовалось сорок шесть лет, чтобы признать её дарования. Теперь они как никогда открыты друг другу и исцеляют раны прошлого в настоящем, обретая новые возможности.

Воссоединение Ондреа с родителями было настолько глубоким, что они планируют переехать жить поближе к ней. К слову, вчера её мама спросила, можно ли им приехать на ещё один наш семинар.

За последние десять лет умерли оба моих родителя. В каждом случае мы были совершенно открыты друг перед другом, и к моменту их смерти связь между нами была по-настоящему глубокой. Мы с Ондреа разделяем глубокую надежду, что, когда приблизится час смерти её родителей, мы сможем быть рядом с ними в это ужасное и чудесное время.

Ондреа рассказывает о том, что наша настоящая семья – люди, которые учат нас искусству жизни, – появляются и исчезают за поворотами на нашем пути. Она говорит о своей тёте, у которой она в ранней юности жила всего две недели; эта женщина окутала её сентиментальным, бруклинско-еврейским восторгом, и она утонула в любви, о существовании которой прежде не знала. Порой же люди, которые по-настоящему нам близки, появляются совсем ненадолго, как тот одинокий пожилой мужчина, который жил в соседнем квартале в обветшалом викторианском доме, где на последнем этаже был танцевальный зал с блестящим паркетом, зеркалами и музыкой. Целый час они вальсировали в этом зале, погрузившись в атмосферу доброты. Час доброты, две недели милосердной любви, и она многое поняла. Она поняла, что много не знала о своём сердце.

Поэт Роберт Блай рассказывал, что только в сорок шесть лет впервые посвятил стихотворение своему отцу. Мой отец умер за неделю до того, как мне исполнилось пятьдесят три.

В двенадцать лет во время пребывания в летнем лагере я отказался на прощание целовать своего отца. И он поддержал меня.