Сочинения - Жак Лакан
Это единственная жизнь, которая длится и является истинной, поскольку она передается, не теряясь в непреходящей традиции от субъекта к субъекту. Как можно не видеть, насколько возвышенно эта жизнь превосходит унаследованную животным жизнь, в которой индивид исчезает в виде, поскольку ни один памятник не отличает свое эфемерное явление от того, что вновь воспроизведет его в неизменности типа. В самом деле, кроме тех гипотетических мутаций филума, которые должны быть интегрированы субъективностью, к которой человек пока приближается только извне, - ничто, кроме экспериментов, с которыми человек их связывает, не отличает крысу от крысы, лошадь от лошади, ничто, кроме этого непоследовательного перехода от жизни к смерти, - тогда как Эмпедокл, бросившись в гору Этна, навсегда оставляет в памяти людей этот символический акт своего бытия-в-смерти.
Свобода человека целиком вписана в образующий треугольник отречения, которое он навязывает желанию другого под угрозой смерти ради наслаждения плодами своего крепостного права, - согласного пожертвовать своей жизнью ради причин, придающих человеческой жизни меру, - и самоубийственного отречения побежденного партнера, лишающего победы господина, которого он бросает в нечеловеческое одиночество.
Из этих фигур смерти третья является высшим обходным путем, через который непосредственная конкретность желания, вновь обретая свою невыразимую форму, вновь обретает в отрицании окончательный триумф. И мы должны осознать его значение, поскольку нам предстоит иметь с ним дело. Эта третья фигура на самом деле не извращение инстинкта, а скорее то отчаянное утверждение жизни, которое является самой чистой формой, в которой мы узнаем инстинкт смерти.
Субъект говорит "Нет!" этой интерсубъективной игре в охоту за тапочками, в которой желание на мгновение дает о себе знать, только чтобы потеряться в воле, которая есть воля другого. Терпеливо субъектвы водит свою шаткую жизнь из овечьих конгломераций Эроса символа, чтобы в конце концов утвердить его в невысказанном проклятии.
Поэтому, когда мы хотим достичь в субъекте того, что было до серийных артикуляций речи и что первично для рождения символов, мы находим это в смерти, из которой его существование обретает весь смысл, который оно имеет. Именно в стремлении к смерти он утверждает себя для других; если он отождествляет себя с другим, то лишь прочно фиксируя его в метаморфозе своего сущностного образа, и никакое бытие не вызывается им иначе, как среди теней смерти.
Сказать, что этот смертный смысл обнаруживает в речи центр, внешний по отношению к языку, - это не просто метафора, это проявление структуры. Эта структура отличается от пространственного представления об окружности или сфере, в которых некоторые люди любят схематизировать границы живого существа и его окружении: она скорее соответствует реляционной группе, которую символическая логика топологически обозначает как аннулус.
Если бы я хотел дать интуитивное представление об этом, то, кажется, вместо того, чтобы прибегать к поверхностному аспекту зоны, я должен был бы обратиться к трехмерной форме тора, поскольку его периферийная внешность и центральная внешность представляют собой лишь одну единственную область.
Эта схема удовлетворительно выражает бесконечную круговерть диалектического процесса, который возникает, когда субъект доводит свое одиночество до реализации, будь то в жизненной двусмысленности непосредственного желания или в полном принятии своего бытия-для-смерти.
Но по тому же факту можно понять, что диалектика не индивидуальна и что вопрос о завершении анализа - это вопрос о моменте, когда удовлетворение субъекта находит способ реализовать себя в удовлетворении всех - то есть всех тех, кого это удовлетворение связывает с собой в человеческом начинании. Из всех начинаний, предложенных в этом веке, начинание психоаналитика, пожалуй, самое возвышенное, поскольку оно выступает в наше время как посредник между человеком заботы и субъектом абсолютного знания. Именно поэтому оно требует длительного субъективного аскезы, которая никогда не может быть прервана, поскольку окончание учебного анализа само по себе не отделимо от вовлечения субъекта в его практику.
Пусть от нее откажется тот, кто не сможет соединиться в ее горизонте с субъективностью своего времени. Ибо как он мог бы сделать свое бытие осью стольких жизней, если бы не знал диалектики, которая вовлекает его с этими жизнями в символическое движение? Пусть он хорошо знает, в какой водоворот втягивает его эпоха в продолжающемся вавилонском предприятии, и пусть он осознает свою функцию переводчика в разладе языков. Что же касается мрака мира, вокруг которого свернута огромная башня, то пусть он оставит мистическому зрению задачу увидеть в нем гнилостную змею жизни, поднятую на вечном жезле.
Мне будет позволено посмеяться, если эти замечания обвинят в том, что смысл работы Фрейда смещен с биологической основы, которую он желал бы для нее, на культурные отсылки, которыми она пронизана. Я не хочу проповедовать вам доктрину фактора b, обозначающего первое, или фактора c, обозначающего второе. Все, что я пытался сделать, - это напомнить вам о неправильно истолкованных a, b, c в структуре языка и научить вас вновь произносить забытые b-a, ba в речи.
Ибо каким рецептом вы могли бы руководствоваться в технике, которая состоит из первой и черпает свои эффекты из второй, если бы вы не осознавали поле и функцию обеих?
Психоаналитический опыт заново открыл в человеке императив Слова как закона, сформировавшего его по своему образу и подобию. Он манипулирует поэтической функцией языка, чтобы придать его желанию символическое опосредование. Пусть этот опыт позволит вам наконец понять, что именно в даре речи заключена вся реальность ее эффектов; ведь именно через этот дар к человеку пришла вся реальность, и именно своим постоянным действием он ее сохраняет.
Если область, определяемая этим даром речи, будет достаточной для ваших действий, а также для вашего знания, то она будет достаточной и для вашей преданности. Ведь он предлагает ей привилегированное поле.
Когда дэвы, люди и асуры заканчивали свое посвящение в Праджапати, как мы читаем во второй брахмане пятого урока Бхрад-раньяка Упанишад, они обратились к нему с такой мольбой: "Говори с нами".
"Да", - ответил Праджапати, бог грома. "Вы слышали меня? И дэвы ответили и сказали: "Ты сказал нам: Дамьята, владыка себя" - священный текст, означающий, что высшие силы подчиняются закону речи.
"Да", - ответил Праджапати, бог грома. "Вы слышали меня? И люди ответили и сказали: "Ты сказал нам: Датта, дай" - священный текст, означающий, что люди узнают друг друга по дару речи.
"Да", - ответил Праджапати, бог грома. "Вы слышали меня? И асуры ответили и сказали: "Ты сказал нам: Даядхьям, будь милостив" - священный текст означает, что силы, находящиеся внизу, отзываются на
