Оливер Сакс - Глаз разума
Стереоскопически я теперь воспринимаю мир только в сновидениях. Стереоскопические сны я видел всю жизнь. Обычно во сне я рассматриваю через стереоскоп пары фотографий – городские пейзажи или виды Большого каньона. Я просыпаюсь после этих чарующих сновидений и снова вижу мой нынешний мир – непоправимо, необратимо и умопомрачительно плоский.
Мое зрение сохранялось в относительно стабильном состоянии в течение двух лет. Я мог делать практически все, что хотел, ибо периферическое зрение правого глаза позволяло мне сохранить поле зрения в неурезанном виде, хотя оно и было лишено признаков глубины. Благодаря периферическому зрению у меня сохранился небольшой сегмент стереоскопического восприятия в нижней части поля зрения, и это внушало мне смутное ощущение глубины пространства, пусть даже стереоскопия отсутствовала на всех остальных участках поля зрения. Правда, этот феномен порой повергал меня в уныние, ибо участок стереоскопического восприятия располагался ниже точки фиксации взгляда и стоило мне сфокусировать на предмете здоровый левый глаз, как изображение тотчас становилось плоским65.
Все изменилось 27 сентября 2009 года. Этот день начался обычно. Я поплавал с утра в бассейне, позавтракал и уже чистил зубы, когда мне вдруг показалось, что какая-то серая пелена закрывает правый глаз. Периферическое зрение, которое одно только у него оставалось, стало нечетким и смазанным. Сначала мне показалось, что у меня просто запотели очки – я снял их и протер, но пелена осталась. Сквозь нее я продолжал видеть предметы, но контуры их сделались очень нечеткими.
«Это какая-то обычная чепуха, – подумал я, хотя такого у меня никогда раньше не было. – Сама пройдет через несколько минут». Однако чепуха не прошла, пелена становилась все более непроницаемой. Мной овладели тревога и страх: что происходит? Я позвонил доктору Абрамсону. Его не оказалось на месте, но его коллега предложил мне немедленно приехать. Заглянув в глаз, доктор Марр подтвердил мои опасения: это было кровоизлияние, и, вероятно, в сетчатку. Кровь проникла в задние отделы стекловидного тела. Причина кровотечения была неясна – опухоль, облучение и лазерная терапия сделали сетчатку очень хрупкой, как и питающие ее кровеносные сосуды. В настоящий момент ничего нельзя было предпринять.
К вечеру я при взгляде одним правым глазом был уже не в состоянии сосчитать пальцы на руке. Я смутно видел свет из окна и различал движение каких-то силуэтов. Так бывает, когда на фоне очень яркого освещения проведешь рукой перед закрытыми глазами: видно движение смутной тени на фоне яркого светового поля. Кровь постепенно рассосется, сказали мне, но произойдет это не сразу, а в течение полугода. Пока же мой правый глаз будет практически полностью слепым.
Я не мог не вспомнить о том дне, когда все это началось в конце 2005 года. Прошло почти четыре года борьбы за глаз, сетчатку которого медленно пожирала опухоль, а затем выжигала радиоактивность. Не получил ли я сегодня завершающий нокаутирующий удар?
Чтобы отвлечься от своих проблем со зрением, я подошел к пианино и немного поиграл с закрытыми глазами. Потом, чтобы приглушить страх и избежать бесплодных размышлений, я принял две таблетки снотворного и лег в кровать.
Спал я хорошо. Проснувшись от включившегося радио, я некоторое время слушал его, лежа в дремотном состоянии, где-то между сном и бодрствованием. Только подняв веки и не увидев правым глазом ничего, кроме заливавшего комнату смутного света, я вдруг вспомнил, что со мной произошло.
В понедельник утром пришла Кейт и предложила пойти погулять. Как только мы вышли на Гринвич-авеню, заполненную людьми, пьющими на ходу кофе, болтающими по телефону, выгуливающими собак или ведущими в школу детей, я сразу понял, что столкнулся с новой проблемой. Я насторожился и даже, пожалуй, испугался, так как люди и предметы внезапно возникали справа, нависая надо мной без всякого предупреждения. Если бы справа не шла Кейт, прикрывшая мой слепой правый фланг, то я бы сталкивался с людьми, натыкался на собак и крушил детские коляски, не подозревая, что они находятся передо мной.
Мы недооцениваем наше периферическое зрение, потому что по большей части просто не учитываем, что оно у нас есть. Глядя на мир, мы целенаправленно фиксируем взгляд на предметах с помощью желтого пятна – то есть центрального зрения. Но именно периферическое зрение, окружая центральное, дает нам контекст, дает почувствовать, где и как расположено то, на что мы смотрим. В особенности же периферическое зрение восприимчиво к движению – именно оно предупреждает нас о приближающихся сбоку предметах, после чего мы поворачиваем голову и рассматриваем эти предметы с помощью центрального зрения.
У меня было отнято около сорока градусов периферического зрения справа – от поля зрения был отхвачен, как от пирога, изрядный кусок. Грубо говоря, я перестал видеть что бы то ни было справа от собственного носа66. Ранее я потерял центральное зрение правого глаза, но периферическое зрение сохранилось в объеме достаточном для того, чтобы предупреждать о приближающихся справа объектах, подсказывать мне, что справа что-то происходит. И вот я потерял даже эту способность. Теперь я не имею ни малейшего понятия о том, что происходит справа от меня, и любой предмет, появляющийся в поле зрения с этой стороны, является для меня полной неожиданностью. Я не могу справиться с чувством удивления и даже потрясения, когда справа вдруг возникает какой-то человек или предмет. Громадный сектор пространства просто перестал для меня существовать. Исчезло даже представление о том, что там что-то может быть.
Неврологи говорят об «односторонней неосведомленности» или «одностороннем отсутствии внимания», но эти технические термины не способны передать всю странность подобных состояний. Много лет назад мне пришлось наблюдать пациентку с таким односторонним дефицитом зрения слева – у нее отсутствовала левая сторона поля зрения из-за инсульта в левой теменной доле67. Но это нисколько не подготовило меня к тому, что я и сам могу оказаться точно в такой же ситуации (пусть даже причина была не в мозгу, а в глазе). Я осознал это еще лучше, когда мы с Кейт, закончив прогулку, направились в мой кабинет. Я шел впереди и первым вошел в лифт – и тут Кейт исчезла. Я подумал, что она осталась в вестибюле и разговаривает с привратником или смотрит почту, и решил ее подождать. Когда же услышал справа ее голос: «Чего мы ждем?» – то был ошеломлен. Я не просто не видел Кейт справа от себя, я не мог даже представить себе, что она там, потому что это «там» для меня больше не существовало. «С глаз долой – из сердца вон». Эта поговорка весьма точно описывает такую ситуацию.
9 ноября 2009 года
После кровоизлияния прошло шесть недель. Я надеялся, что со временем приспособлюсь к слепоте на один глаз и к потере половины пространства, но этого не произошло. Каждый раз, когда кто-то или что-то неожиданно появляется у меня справа, я удивляюсь так же, как в первый раз. Я продолжаю жить в мире, полном неожиданностей, в разорванном мире неожиданных появлений и исчезновений68.
Я справляюсь с этой ситуацией, беспрестанно поворачивая голову вправо, чтобы следить за тем, что происходит в выпавшем секторе поля моего зрения. (На самом деле я вынужден поворачиваться всем корпусом, чтобы компенсировать те шестьдесят градусов поля зрения, которых мне недостает.) Правда, это действие не только утомительно, оно вообще представляется мне абсурдным, потому что, как говорят мои ощущения, я сохранил полное поле зрения, словно у меня ничего не выпало и мне просто нечего искать справа. Кроме того, мое поведение может показаться странным другим людям, которые видят, как я периодически сгибаюсь едва ли не пополам, чтобы пристально на них посмотреть.
Подобные переживания возможны в других случаях. Например, в результате тотальной спинномозговой анестезии человек перестает чувствовать нижнюю половину туловища и теряет способность двигать ногами. Впрочем, данное описание не передает всей диковинности сопутствующих ощущений. Осведомленность о строении собственного тела теряет свою достоверность в результате действия анестетика. То, что находится ниже места укола, не воспринимается больше как часть собственного тела, так как эта часть теряет возможность посылать мозгу сигналы о своем существовании. Она как бы исчезает, унося с собой и занимаемое ею место, унося свой кусок пространства.
Человек может смотреть на свои «ушедшие» ноги и испытывать сюрреалистическое ощущение, что это не его ноги и вообще не ноги, а восковые модели из анатомического музея. С помощью методов функциональной визуализации было установлено, что анестезированные части тела действительно теряют свое представительство в чувствительной коре. Нечто похожее, очевидно, произошло и с полем зрения моего правого глаза, который больше не посылает сигналов мозгу и не имеет в нем полноценного представительства. Для мозга правая половина моего поля зрения просто перестала существовать.
