Пётр Успенский - Совесть - поиск истины
123
Совесть: поиск истины
другой стороны я не мог не отнестись сочувственно к его новой мысли. Это был не измеритель скорости паровозов! И я понимал, что этим стоит заняться. Но тут я наткнулся на стену. Да, вы люди иногда чересчур хитры для меня. Как я ни старался проникнугь в мысли Хыога, я ничего не мог разобрать в них, кроме какого-то стержня со спиральной пружиной, который почему-то был необыкновенно важен. Пойми мое положение. Если бы Хыог задумывал что-нибудь интересное само по себе, ну, подделать завещанье, обольстить невинную девицу[7], бросить бомбу в театре, я мог бы ему помочь и очень реально. Но тут, в этом стержне со спиральной пружиной не было совершенно ничего, как бы это лучше сказать... эмоционального. Это была деталь нового изобретения и больше ничего. Никакого преступления здесь не было. А я становлюсь деятельным только тогда, когда дело пахнет хоть маленьким преступлением. Мне стало ясно, что, очевидно, я обречен на полнейшую пассивность, хотя в то же время я видел, что новая идея Хыога, может быть, окажется очень продуктивной даже с точки зрения преступления. Этот случай рисует тебе положение, в котором я часто оказываюсь последнее время. Очень многое совершается без меня и помимо меня. Вы стали для меня слишком хитры. В доброе старое время я все знал и предвидел заранее. А теперь прогресс техники часто сбивает меня с толку.
Ну, хорошо, в конце концов, Хыог купил револьвер, патроны, положил все это в карман и вышел из магазина. Но я видел, что он вышел уже совершенно иначе, чем вошел. Ты не понимаешь этого или, если и понимаешь умом, то все равно не можешь видеть. Но мы видим, что в каждом случае жизни человек идет различно. И 'гот, кто решил застрелиться идет совершенно иначе, чем тот, кому пришла в голову мысль о новом изобретении. Долго рассказывать это. Но для нас даже смешно говорить в этих двух случаях одно и то же слово идет. Буду продолжать. Мне было очень грустно смотреть на Хыога в его новом виде. Выйдет что-нибудь интересное из его изобретения или нет, я тогда не мог знать, а тут уже явно от меня ускользал очень любопытный случай. Знаешь, я всегда рассуждаю, что лучше синица в руке, чем журавль в небе. Это моя любимая поговорка. Хыог вышел на улицу. Весь ум его был занят новыми мыслями, появившимися и жужжавшими, как рой пчел. Но по странной черте, свойственной людям сильной воли, Хыог все-таки направился туда, куда решил. И я невольно подумал: кто знает? Нужно посмотреть до конца. Иногда бывает, что человек, вырастивший в себе мысль о самоубийстве, стреляется или вешается тогда, когда исчезли все причины, приведшие его к этой мысли. Просто это делает уже сама Мысль, которая уже стала самостоятельной и подчинила его себе. Я помню одну женщину, которая решила отравиться, если ее возлюбленный не вернется с войны. У нее был флакон с ядом, и она целовала этот флакон каж
124
П. Д. Успенский
дую ночь, ложась спать. Ее возлюбленный вернулся с войны целым и невредимым. И в первую же ночь она выпила яд и умерла у него на глазах. Хыог поехал опять по воздушной дорп', питом электрическим трамваем, несколько раз пересаживался, потом долго шел пешком и, наконец, очутился на пустынном морском берегу, оставив далеко за собой город и гавани и склады. Дальше за мысом начинался пляж Лонг-Айленда. Но это место, куда он приехал, был мрачный и пустынный кусок песка и моря. Для самоубийства нель.ш было придумать ничего лучше. Направо стояли остатки почерневших стен, сгоревших за год до этого складов Джутовой компании. Больше ничего
видно не было.
Дождь к этому времени перестал. Хыог сел на камень недалеко от воды, вынул записную книжку и начал быстро чертить и писать. Я несколько раз заглядывал ему через плечо, но ничего кроме цифр и значков там не было. Этого я не понимал, и мне начинало делаться скучно. Наконец, Хыог положил книжку в карман и встал с решительным и гордым видом. "Нет я еще не побежден, черт возьми, -- сказал он. -- Я знаю, что я должен победить, и я всегда знал это. Трусость и малодушие, что я приехал сюда! Эта идея даст мне свободу. И я возьму эту свободу, какой бы ценой ни пришлось заплатить за нее". Он вынул револьвер, зарядил его, стал на камень лицом к морю, поднял руку и, точно вызывая кого-то на бой или сражаясь с кем-то, сделал шесть выстрелов один за другим в туманный горизонт. Потом он щелкнул затвором, выбросил почерневшие, дымившиеся гильзы, посмотрел на них с улыбкой, положил револьвер в карман и пошел назад к городу. Представь себе такую картину и подумай, каким дураком я должен был себя чувствовать. Домой он приехал только к вечеру. Его ждал сюрприз. Мадж уехала. На столе лежало письмо от нее и ключи. " Милый Хыог, -- писала она, -- не сердись на меня, что я уезжаю, не простившись с тобой. Это было бы очень трудно, потому что я тебя все-таки очень люблю. Только я думаю, что я тебе совсем не нужна и даже мешаю. Уже давно ты меня совсем не замечаешь, а если и замечаешь, то как какую-то надоедливую муху, которая жужжит и мешает тебе работать. Может быть, я и виновата, что не понимаю твоих мыслей, но не могу согласиться жертвовать настоящим ради того, чего, может быть, никогда и не будет. И мне жалко всего, что мы с тобой потеряли, и я все время плачу о маленьких деточках, которые у нас могли бы быть, и которым мы не давали родиться на свет. Я знаю все, что ты скажешь, но я не могу больше верить. И я вижу, что ты перестал меня любить. Я буду жить у тетки в Лос-Анджелесе и всегда буду думать о тебе. Проищи, Хыог". Вот это письмо, как видишь, очень трогательное и сентиментальное. Я говорил тебе, что самое больное место Мадж, это были дети, которых у нее не было. Письмо ее очень сильно подействовало на Хыога. -- И я
125
Совесть: поиск истины
хотел застрелиться, -- сказал он. -- Да меня следовало бы повесить за одну эту мысль. Бедная Мадж. Какое счастье, что она не нашла моего глупого письма. Ну, ладно, пускай она пока живет в Калифорнии. Так даже лучше. А я буду работать. И черт меня побери, если я не добьюсь своего. Он долго не ложился спать. Во-первых, он писал письмо Мадж, тоже очень сентиментальное и трогательное. Он просил подождать его один год. И обещал через год или приехать победителем, или бросить раз и навсегда все изобретения и начать вместе с Мадж новую жизнь на Западе. -- Все будет, моя милая Мадж, писал он, только не думай, что я не люблю тебя или ты мне не нужна. Потом он долго возился с финансовыми расчетами, хотя они были очень просты. У него было две тысячи долларов в сберегательной кассе. Тысячу он решил послать Мадж, на тысячу жить сам. Службу он решил бросить. Потом он погрузился в вычисления, относившиеся к его новой идее, и сидел над ними всю ночь до утра. Рисовал, чертил, рассчитывал и, наконец, в изнеможении бросил карандаш и долго сидел с закрытыми глазами, видя что-то, чего я не мог видеть. -- Да, -- сказал он, наконец, -- семь пуль в две секунды, две секунды на заряжение, сто пять пуль в минуту, если сделать пули в никелевой оболочке, то со сбережением всех газов это даст такую силу, какой нет ни у одного револьвера. Это были первые умные слова, которые я от него слышал за целый день. -- Сто пять пуль в минугу, подумал я, -- да еще в никелевой оболочке. Это недурно. Хыог лег спать. Он был человек без фантазии, и мало думал о прекрасных результатах, какие могли получиться для всего человечества. А я невольно замечтался.
Сто пять пуль в минугу! Серьезно, это было очень хорошо. И я мог оценить это.
На следующее утро Хыог послал Мадж письмо и деньги и сел за работу. День за днем пошли без всяких происшествий. С утра Хыог сидел за чертежным столом или у станка, вытачивая разные части, пробуя, переделывая и вечером шел в какой-нибудь бар, пил пиво и сидел, медленно куря трубку. От службы он отказался и ничем не интересовался, кроме своей работы и писем Мадж. Мадж писала сначала редко, но потом она начала скучать. Хыог стал рисоваться ей гораздо привлекательнее, она начала писать чугь не каждый день, рассказывая про Калифорнию, про море, про тепло, про солнце и звала Хьюга скорее приезжать, чтобы вместе работать и строить будущее для себя и для детей, которые у них непременно должны были родиться. "Бросай скорее Нью-Йорк, мой Хыог, -- писала она, -- и приезжай сюда. Нас разлучили эти серые туманы и пыль и чад города, а солнце опять приведет нас друг к другу". Мадж вообще любила читать стихи и выражаться высоким слогом. Она считала себя очень образованной, гораздо образованнее Хыога. Правда в этом была только то, что она проглатывала множество книг. Хыог читал ее письма,
126
П. Д. Успенский
коротко отвечал на них и продолжал работать. Но в глубине души и ему тоже очень хотелось бросить все, ехать в Калифорнию к Мадж и попробовать совсем другую жизнь среди природы, в борьбе с природой. Он рисовал себе гору, покрытую сосновым лесом. На уступе горы простой бревенчатый дом и Мадж на крыльце, махающую ему рукой. Ему вспоминались романы Брст Гарта, и хотя он знал, что современная Калифорния уже совсем другая страна, он все-таки мечтал о жизни пионеров в полудиком лесу. Но больше всего он мечтал о Мадж. Чудак пять лет все еще был влюблен в нее. Вблизи это как-то все затуманилось ссорами, несогласиями, взаимным непониманием. Но на расстоянии Мадж опять засияла для него всеми цветами радуги, и Хыог опять искренно начал верить, что нет женщины красивее, очаровательнее, соблазнительнее и умнее Мадж. Правда, она во многом не соглашалась с ним, но это только потому, что ее душа стремилась к правде, свободе, и красоте. Он стремился к тому же, только более длинным и трудным пугем, а она своей внутренней мудростью женщины находила то, что искала, в солнце, в природе, в мечте о детях. И это было верно и необыкновенно хорошо. Но Хыог не даром был американец, и он не переставал думать, что если бы ко всему этому прибавить миллион долларов, то было бы еще лучше. И если бы его мечты осуществились, тогда и Мадж согласилась бы с ним, признала бы, что
