Гарольд Гринвальд - Знаменитые случаи из практики психоанализа

Понять, почему должно быть так, нелегко. Однако, если мы примем во внимание, что ни один человек не может быть только интровертированным или только экст- равертированным, но потенциально содержит в себе обе установки (хотя в качестве функции адаптации развил только одну из них), мы сразу догадаемся, что экстраверсия в интроверте дремлет в неразвитом виде на заднем плане, а интроверсия точно так же существует теневым образом в экстраверте. Экстравертная установка присутствует в интро­верте, но в бессознательном, потому что его сознательный взгляд всегда обращен на субъекта. Разумеется, он видит и объект, но его идеи относительно последнего ложны, так что он старается, насколько возможно, сохранять дистанцию, как если бы объект был чем-то пугающим и опасным. Попро­бую прояснить это с помощью следующей иллюстрации.

Представим себе двух молодых людей, совершающих прогулку за городом. Они подходят к замечательному замку, и оба хотят осмотреть его изнутри. Интроверт говорит: «Интересно, как он выглядит внутри». Экстраверт отвечает: «Давай войдем», - и направляется прямо к воротам. Ин­троверт пытается удержать его: «Но, может быть, нам не разрешат», - говорит он, мысленно уже представляя себе полицейских, штрафование, собак. На это экстраверт отве­чает: «Хорошо. Давай спросим. Они наверняка нас пустят». В воображении ему рисуется добрый старый охранник, гос­теприимные синьоры и возможность романтических при­ключений. Наконец, благодаря силе оптимизма экстраверта, они оказываются в замке. Но вот наступает развязка. Замок внутри был перестроен, и в нем нет ничего, кроме пары комнат с коллекциями старых манускриптов. В этом случае манускрипты становятся главной радостью для интровертированного молодого человека. Только заметив их, он сразу же преображается. Он полностью погружается в их созер­цание, лишь иногда издавая крики восторга. Он вовлекает в разговор сторожа с тем, чтобы извлечь из него как можно больше информации, и когда результат не слишком его удовлетворяет, он просит позвать хранителя для того, чтобы задать свои вопросы ему. Робость молодого человека исчез­ла, объекты предстают теперь в соблазнительном свете, и у мира в целом появляется новое лицо. Но тем временем настроение экстравертированного молодого человека опус­кается все ниже и ниже. Его лицо удлиняется, он уже начинает зевать. Увы, им навстречу не вышел добрый ох­ранник, их не встретили с рыцарским гостеприимством, и нет ни проблеска надежды на приключения - только замок, превращенный в музей. Но ведь манускрипты можно рас­сматривать и дома... В то время как воодушевление одного растет, настроение другого падает, замок навевает на него скуку, манускрипты напоминают ему о библиотеке, библио­тека ассоциируется с университетом, а университет - с учебой и приближающимися экзаменами. Он мрачно смот- рит на не так давно столь интересный и заманчивый замок. Объект становится негативным. «Разве это не замечательно, - восклицает интроверт, - то, что мы натолкнулись на эту потрясающую коллекцию?» «Знаешь, мне это место уже надоело до смерти», — отвечает ему другой, уже не скрывая своего сарказма. Интроверта это раздражает, и мысленно он клянется, что больше никогда не пойдет на прогулку с экстравертом. Последнего же раздражает раздражение его товарища, и про себя он думает, что всегда знал, что его друг - не считающийся с другими эгоист, который в угоду своему эгоистическому интересу готов потратить целый весенний день, в то время как можно было бы так замечательно провести время под открытым небом.

Что же случилось? Оба часто бродили вместе, составляя счастливый симбиоз, до того момента, когда они открыли этот роковой замок. Затем сначала всегда думающий, обла­дающий, так сказать, прометеевским характером интроверт предложил осмотреть замок изнутри, а думающий всегда потом, т.е. с эпиметевской установкой, экстраверт открыл дверь. В этот момент типы поменялись местами: интроверта, который поначалу сопротивлялся идее войти, теперь нельзя заставить выйти, а экстраверт проклинает то мгновение, когда его нога ступила на порог замка. Первый теперь погрузился в объект, а последний — в свои негативные мысли. Как только интроверт увидел манускрипты, он стал их пленником. Его робость исчезла, объект полностью им завладел, чему он нисколько не сопротивлялся. Экстраверт Же, напротив, ощутил возрастающее сопротивление по отно­шению к объекту и тоже стал пленником, но только своей излучающей сарказм субъективности. Интроверт стал экстравертированным, а экстраверт - интровертированным. Но экстраверсия интроверта отличается от экстраверсии экстраверта и наоборот. До тех пор пока оба прогуливались в радостной гармонии, они не ссорились друг с другом, потому что каждый вел себя естественно и в соответствии со своим характером. Каждый положительно относился к другому, потому что их установки были комплементарны. Однако комплементарны они были лишь постольку, поскольку ус­тановка одного включала в себя установку другого. Мы мо­жем видеть это из короткого разговора у ворот. Оба хотели войти в замок. Сомнение интроверта не шло вразрез с жела­ниями экстраверта. А инициатива экстраверта также оказа­лась на руку интроверту. Таким образом, установка одного включала в себя установку другого, что имеет место всегда, когда человек ведет себя в соответствии со своей установкой, поскольку эта установка до некоторой степени связана с кол­лективной адаптацией. То же самое верно и для установки интроверта, хотя здесь началом всегда является субъект. Она просто направлена от субъекта к объекту, в то время как установка экстраверта направлена от объекта к субъекту.

Но в тот момент когда, как в случае с интровертом, объект привлекает субъекта и завладевает им, установка последнего теряет свой социальный характер. Он забывает о присутствии друга, как бы перестает включать его в себя; объект полностью поглощает его, и он уже не видит, какую скуку это наводит на его друга. Точно так же и экстраверт теряет всякое внимание к другому, как только его ожидания не оправдались. Он уходит в себя, в свою субъективность и предается унынию.

Исходя из этого, мы можем следующим образом резю­мировать наш случай: в интроверте влияние объекта вызы­вает неполноценную экстраверсию, в то время как с соци­альной установкой экстраверта происходит неполноценная интроверсия. Следовательно, мы возвращаемся к тому суж­дению, с которого начинали: «Ценность одного является отрицанием ценности другого».

Как позитивные, так и негативные происшествия могут вызвать негативную контрфункцию, и тогда появляется чувст- вительность. А чувствительность — верный признак при­сутствия неполноценности. Это-то и создает психологичес­кую основу несогласованности и недоразумений, причем не только между двумя людьми, но и внутри нас самих. Сущность неполноценной функции - автономия: она ста­новится независимой, она наступает, она завладевает нами и запутывает нас настолько, что мы перестаем быть хозя­евами самих себя и уже не можем необходимым образом различать себя и других.

И тем не менее для развития нашего характера необ­ходимо дать возможность выражения другой стороне, не­полноценной функции. В конце концов мы не можем поз­волить одной части нашей личности симбиотически выпол­нять функции другой; ибо может наступить момент, когда нам понадобится вторая функция, но мы будем не готовы к этому, как показывают примеры. А отсюда и последствия: экстраверт теряет свое существенное отношение к объекту, а интроверт — к субъекту. Но для интроверта в равной степени существенно выработать некоторую форму дейст­вия, не отягощенную мучительными сомнениями и коле­баниями, а экстраверт должен научиться размышлять, не подвергая при этом опасности свои взаимоотношения с людьми.

Совершенно очевидно, что экстраверсия и интроверсия представляют собой две антитетические, естественные ус­тановки или тенденции, которые Гете однажды назвал диас­толой и систолой. Гармонически чередуясь, они должны задавать ритм жизни, но, по-видимому, достичь такого ритма является делом высокого искусства. Либо это должно про­исходить бессознательно, так, чтобы в течение естественных законов не вмешивались никакие сознательные акты, либо человек должен стать сознательным в гораздо более высоком смысле, для того чтобы стремиться к антитетическим дейст­виям и выполнять их. Поскольку мы не можем пройти обратный путь к животной бессознательности, нам остается только, напрягая все силы, двигаться к более высокому сознанию. Нет сомнений, что такое сознание, которое поз­волило бы нам жить и в «да», и в «нет» нашей свободной воли, представляет собой сверхчеловеческий идеал. И тем не менее от такой цели нельзя отказываться. Возможно, наша настоящая ментальность позволяет нам сознательно желать лишь «да» и примиряться с «нет». Если это так, то тем самым уже многое достигнуто.