Подлинная форма близости - Ричард Шварц
Когда Кевин приоткрыл эту маленькую трещинку в своей внушительной крепости, сказав мне, что боится ухода Хелен, я понял, что лучше не пытаться ее расширять. Вместо этого я постарался успокоить его бдительных менеджеров, подчеркнув, насколько это понятно и каким опустошенным я был, когда от меня уходили партнеры. Затем оставил эту щекотливую тему и спросил, каково ему было проходить со мной терапию. Я сказал, что мне трудно показывать недостатки или уязвимые места другим мужчинам, и мне было интересно, каково ему. Кевин ответил, что мало чего боится, но признался, что ему было неудобно находиться со мной в таком состоянии. Он не любил ни у кого просить помощи и гордился своей независимостью. Но дома дела шли неважно, и он постоянно переживал из-за этого, так что я мог бы помочь. Трещина расширялась сама.
Защитник боится
В течение следующих шести сеансов мы с Кевином составляли постоянно растущий список его страхов, которые он опасался раскрыть. Он боялся, что может расплакаться, чего не делал с детства. Мужчина предупредил, что не хочет пробовать глупый трюк в стиле нью-эйдж и предпочел бы заняться какой-нибудь формой эмпирически подтвержденной терапии. Он выражал презрение к жертвам, которые хныкали и обвиняли в своих проблемах родителей или общество; был полон решимости не превратиться в одного из них. Кевин боялся, что я буду думать о нем хуже, если он заговорит о внутренней боли. Он не знал, что у него внутри, и утверждал, что, вероятно, там нет ничего важного. По словам мужчины, в его жизни произошли события, которые он не хотел бы вспоминать. Он боялся упасть в черную дыру.
Я серьезно отнесся ко всем страхам Кевина, особенно к боязни падения в черную дыру, что обычно означает погружение в омут боли и стыда. Я сказал, что, хотя есть риск столкнуться с некоторыми его частями, пострадавшими от событий прошлого, можно помочь им исцелиться, не позволяя им взять верх. Я не скрывал, что это, возможно, повлечет за собой слезы, но сострадательные и ненадолго. Мы могли бы облегчить его боль, чтобы ему больше не пришлось бояться этой черной дыры.
Однако это был выбор Кевина. Я заверил его, что никогда не буду заставлять его делать это, и если он решит этого не делать, то буду уважать его выбор. Мне на собственном опыте пришлось узнать, какой пугающей может быть перспектива заниматься внутренней работой.
Я сказал Кевину правду — я действительно понимаю. Я много лет избегал боли, а потом двинулся навстречу ей, брыкаясь и крича. И я пошел туда только потому, что, как и Кевин, все равно был поглощен ею. Ситуация взломала крепость моих защитников, и, как и он, я больше не мог сдерживать чувства, которые изгонял с детства. И я был психотерапевтом, который учил других работать со своими эмоциями.
Это было гораздо более серьезным испытанием для такого человека, как Кевин, который всю свою жизнь держался как можно дальше от ситуаций, где он может стать уязвимым. Хотя он был свидетелем сильной боли в отделении неотложной помощи, его учили не испытывать ее из страха потерять клиническую объективность. Мужчина считал, что работает в зоне боевых действий, и напускал на себя вид невозмутимого военного командира. Чувств он не хотел ни в работе, ни в личной жизни.
Я уверен, что травмировал своего психотерапевта во время сеансов, последовавших за разоблачением одного из моих изгнанников. Я был убежден, что психотерапевт потеряла уважение ко мне, и допытывался у нее, что она обо мне думает. Поскольку я тоже был опытным психотерапевтом, я также дал ей понять, что, по моему мнению, она делает неправильно, и сказал ей, что она недостаточно сильна, чтобы работать со мной. Я оказался отвратительным сопротивляющимся клиентом. К счастью, психотерапевт была терпелива с моими внутренними опекунами, давая им уверенность и контроль, в которых они нуждались. В конце концов она прошла все их тесты, и они отступили и открыли ворота. Я позволил ей сопровождать меня в мучительном путешествии в страну моих изгнанников.
Благодаря этому опыту я был готов дать Кевину достаточно времени, прежде чем он решит, разрешать ли мне сопровождать его. Я был рад предоставить его менеджерам столько времени, сколько нужно, чтобы тщательно исследовать меня и понять, во что они ввязываются. Их долгом было защищать его, и они имели полное право бросать мне вызов до тех пор, пока не убедятся, что я не причиню большего вреда — и даже могу быть полезен.
Вход внутрь
На одном из сеансов я предложил Кевину расслабиться, закрыть глаза, направить внимание внутрь, на свои критические мысли, и спросить, чего они боятся, что произойдет, если они перестанут сурово судить его и других. Кевин чувствовал себя глупо, разговаривая сам с собой подобным образом. Но я попросил его попробовать отнестись к этому как к простому эксперименту — способу лучше познакомиться со своими мыслями и чувствами. Он неохотно продолжил и с сосредоточенным видом молчал (наверное, секунд тридцать). Потом Кевин сказал, что услышал слова, от которых ему было бы больно. «Но это безумие, — возмутился он. — Как такое осуждение могло защитить меня от боли?» Я посоветовал ему задать этот вопрос себе; в конце концов его внутренний критик ответил, что, если он будет распекать других, они не подойдут достаточно близко, чтобы причинить ему боль. Если он будет нападать на себя, он в итоге станет таким совершенным, что никто другой не будет его критиковать. Я спросил Кевина, может ли он поблагодарить эту часть за то, что она защитила его. Когда он это сделал, то сказал, что ощущение похоже на ослабление повязки вокруг головы.
Я попросил Кевина спросить этого критика, кого это защищало. Он сразу же увидел перед мысленным взором большую стену с толстой, тяжелой дверью и услышал внутренний голос, говорящий, что за ней скрывается его боль. Я решил притормозить. Мы подошли к порогу сдерживания его боли. Я хотел быть уверенным, что у нас есть разрешение на продолжение. Потом мы провели еще две сессии, обсуждая, безопасно ли идти навстречу его боли, еще раз обсудили каждый из его страхов, и я спросил, как мы могли бы справиться с каждым из них. Затем я попросил его переориентироваться внутрь и спросить, возражают ли какие-либо части против нашего продвижения вперед. Он сказал, что ничего не слышал. Мы еще раз поговорили с критиком, и эта часть дала нам разрешение
