Нарративная практика. Продолжаем разговор - Майкл Уайт
Развивая метафору журналистского расследования, можно предложить поразмышлять над тем, какие жизненные контексты, области, сферы и т. д. поддерживают нервную анорексию, являются ее «спонсорами». Таким образом, мы вытаскиваем на поверхность, делаем видимыми те дискурсы жизни, которые взращивают нервную анорексию. Среди них мы обнаруживаем и связанные с ними «технологии самосовершенствования» и принципы взаимодействия с окружающими, и тогда очевидной становится роль социальных институтов во всем этом. Экстернализующие беседы позволяют обратить особое внимание на то, как люди ощущают и проживают воздействие на себя всех этих сил. Я считаю осознание этого влияния одной из приоритетных задач психотерапии.
Какие метафоры, описывающие отношения человека с нервной анорексией, появляются в ходе терапевтических бесед?
Ключевой момент здесь – не навязывать человеку, пытающемуся описать свои отношения с анорексией, уже знакомые нам, терапевтам, метафоры. Экстернализующие беседы не основываются на проталкивании каких-то готовых описаний самой проблемы и отношений человека с ней. Люди дают совершенно разные определения проблемам, которые они приносят на терапию, и по-разному описывают свои отношения с ними. В контексте экстернализующих бесед мы приглашаем людей развивать их собственные метафоры и наблюдать за тем, как по-разному они влияют на их попытки решения проблемы. Я не считаю, что наша задача как терапевтов состоит в том, чтобы занимать лидирующую роль и извне давать определения отношениям людей с их проблемами.
Однако, хотя я считаю, что мы не должны ничего навязывать, я полагаю, что мы ответственны за то, к каким метафорам мы выбираем присоединяться, какие метафоры мы поддерживаем. Например, человек может использовать для описания своих отношений с анорексией метафоры битвы, сражения или состязания: «я борюсь за выживание», «это битва не на жизнь, а на смерть», «я должен истребить анорексию», однако не только эти выражения будут определять роль и задачу самого человека в этих отношениях. Как правило, люди употребляют и другие метафоры, и нам, терапевтам, очень важно прислушиваться к ним. Например, люди одновременно могут говорить о том, что они хотят отобрать свою жизнь у анорексии. Это метафора возвращения собственности. Или они могут упоминать о сомнениях, возникающих у них в связи с навязанными анорексией ограничениями, и это выглядит как метафора протеста. Или человек может говорить о том, что он спасает свою тонущую жизнь, и это метафора спасения утопающих. Или терапевт может услышать в разговоре нечто, что намекает на геологическую метафору, например, «подорвать влияние анорексии», «пробиться», «пробить тоннель» или что-то в этом роде. В своей работе я вижу, что, описывая проблему и связанные с ней свои задачи, люди обычно используют сразу несколько метафор.
И все эти разные метафоры показывают нам потенциально разные результаты, разные возможности и разные риски?
Да, метафоры, которые люди используют, характеризуя свои отношения с проблемами, оказывают существенное влияние на поступки и дальнейший опыт. Также они влияют на интенсивность отношений людей со своими проблемами. Например, метафора сражения при описании анорексии говорит о заряженном, интенсивном взаимодействии с проблемой, использующий такую метафору человек охвачен проблемой. А вот использование других метафор способствует снижению интенсивности переживаний, а это, в свою очередь, укрепляет позицию проводящего расследование журналиста, что поддерживает более отстраненное отношение к проблеме.
Хотя у проводящих расследование журналистов, как правило, есть политическая повестка, они не ведут непосредственную борьбу с противником. В контексте терапевтических бесед подобная позиция дает возможность людям сделать проблему видимой, очень подробно описать ее и связанные с ней дискурсы, увидеть, как эти дискурсы функционируют и какие виды деятельности провоцируют, а также осознать социополитические контексты существования проблемы. Когда я говорю об отстраненных отношениях, я не имею в виду «академическую» позицию, когда человек оторван от собственного опыта. Напротив, экстернализующие беседы дают людям возможность посмотреть со стороны на свой опыт, выразить его как можно более полно и попытаться сформулировать политику своей жизни. Позиция журналиста, проводящего расследование, дает опору для выстраивания стратегии отношений с проблемой. Что надо сделать, чтобы вернуть себе свою жизнь – подорвать ли влияние нервной анорексии или опротестовать ее требования, – задача может быть определена каким угодно образом.
Связанная с анорексией тревога, будь то озабоченность своей внешностью, мыслями, желаниями, эмоциональными выражениями, позой, жестами и т. д., как правило, поддерживает крайне интенсивное взаимодействие с проблемой. Метафоры, усиливающие эту интенсивность, несут в себе риск, что нервная анорексия станет еще больше захватывать человека.
Но что если человек говорит, что он действительно борется за свою жизнь или воюет с нервной анорексией?
Да, бывает иногда, что люди, страдающие от нервной анорексии, говорят о своих отношениях с ней как о сражении или битве за выживание. Подобная метафора отображает образ анорексии как тирана, который пытается притеснять человека. Важно, чтобы любой опыт борьбы за выживание был замечен; важно, чтобы мы проявили к нему уважение. Когда я подвергаю сомнению абсолютизацию метафор сражения, я не предлагаю обесценивать их или избавляться от них. Я считаю, что мы можем признать опыт борьбы, признать ценность и значимость подобного рода отношений с проблемой. Но если мы будем поддерживать только метафоры борьбы, если будем пренебрегать другими метафорами, которые люди используют для описания своих отношений с проблемой и связанных с нею задач, то мы рискуем – интенсивность взаимодействия человека с проблемой нервной анорексии может усилиться. Есть и другие риски. Например, если цель формулируется как «истребить проблему на корню», то что произойдет, если проблема вернется, пусть даже в более мягкой форме? Означает ли это, что человек проиграл сражение, потерпел сокрушительное поражение? Тогда этой метафоре будет сопутствовать ощущение безнадежности, тщетности усилий, несостоятельности, неадекватности и некомпетентности. Кроме того, многие из метафор сражения способствуют изоляции, а ведь человек и так уже достаточно сильно изолирован анорексией от других людей. Пребывание в рамках подобного взгляда может привести к формированию менталитета «жизни в крепости», который будет усиливать ощущение личной уязвимости и изолированности. Кроме того, я считаю, что существуют и этические соображения, касающиеся развития и укрепления образов борьбы и сражений в контексте терапевтических бесед. Хотим ли мы вкладываться в создание жизненных дискурсов, основанных на войне и насилии?
Если человек действительно описывает свои отношения с нервной анорексией в терминах сражения, мы можем уважать эту репрезентацию, быть к ней внимательными, но при этом не способствовать ее укреплению и развитию. Даже тогда, когда человек рассказывает о своей проблеме, используя в основном метафоры битвы и сражения, он всегда использует и другие образы, многие из которых не столь
