Тотем и табу - Зигмунд Фрейд
Идем далее; методы психоанализа позволяют нам глубже проникнуть в суть указанных побуждений. Если подвергнуть анализу описанную картину (как если бы она составляла картину симптомов невроза), начинать следует с чрезмерной заботливости и обилия дурных предчувствий, которыми обычно объясняют ритуалы табу. Такая избыточная опека очень часто встречается при неврозах, особенно при неврозе навязчивости, на который прежде всего опирается наше сравнение. Происхождение этой опеки представляется вполне понятным: она всегда присутствует там, где, помимо преобладающей заботы, имеется противоположное (и бессознательное) влечение – враждебность, то есть когда обнаруживается типичная амбивалентная направленность чувств. Враждебность подавляется посредством избытка заботы, который выражается в навязчивой опеке, ведь иначе попросту невозможно сохранить противоположное устремление в подавленном состоянии. Всякому психоаналитику по опыту известно, что такое обоснование избыточной заботы применимо во всех случаях, даже когда внешние обстоятельства как будто опровергают сей вывод (например, в привязанности матери и ребенка или в отношениях искренне влюбленной супружеской пары). Если перенести это рассуждение на привилегированных правящих особ, мы поймем, что наряду с почитанием, доходящим до идолизации, имеется также бессознательное противоположное устремление, откровенная враждебность, и это, в соответствии с нашими ожиданиями, есть ситуация эмоциональной двойственности. Недоверие, которое кажется необходимым для объяснения табу правителя, оказывается тем самым очередным прямым выражением все той же бессознательной враждебности. Вследствие разнообразия исхода данного конфликта у различных народов не составит труда подобрать примеры, проясняющие и отражающие эту враждебность. По словам Фрэзера, «туземцы дикого племени тиммов (Сьерра-Леоне) оставляют за собой право поколотить вождя накануне коронации и пользуются этой конституционной привилегией столь охотно, что иногда злосчастному монарху недолго удается прожить после восшествия на трон. Поэтому, когда влиятельные вожди затаят против кого-нибудь злобу и захотят от него отделаться, они выбирают его верховным вождем» («Золотая ветвь»). Но даже в подобных показательных случаях враждебность все-таки маскируется и приобретает форму ритуала.
Другой образец отношения первобытных народов к своим правителям побуждает вспомнить те душевные процессы, какие часто присущи невротикам, но явно проявляют себя только в так называемых маниях преследования. Значимость конкретного лица чрезвычайно преувеличивается, а его могущество превозносится для того, чтобы проще было возложить на него ответственность за все страдания пациента. Дикари, в сущности, поступают таким же образом со своими правителями, которым приписывается власть над дождем и солнечным светом, над ветром и бурей, но которых свергают или убивают, если природа не оправдывает надежд на хорошую охоту или богатую жатву. Прообразом, на котором параноик строит манию преследования, служат отношения ребенка к отцу. Обыкновенно детское восприятие отца всегда подразумевает всемогущество последнего, а последующее недоверие к отцу проистекает из прежней завышенной оценки. Когда параноик начинает считать кого-то из окружающих «назойливым преследователем», этим он возвышает такого человека до положения своего отца и ставит в условия, позволяющие возложить на этого «отца» ответственность за свои несчастья. Если коротко, вторая аналогия между дикарем и невротиком позволяет догадаться о том, сколь многое в отношении первобытных народов к правителям обусловлено инфантильным восприятием отца.
Самым же надежным основанием для нашей точки зрения, которая сопоставляет запреты табу с невротическими симптомами, являются сами ритуалы табу, значение которых для царского достоинства уже обсуждалось выше. Эти ритуалы явно раскрывают свое двусмысленное значение и происхождение из амбивалентных устремлений, если допустить, что они исходно направлены к достижению тех целей, которые реализуются их посредством. Табу не просто выделяют правителей и возвеличивают их над обыкновенными смертными, но превращает их жизнь в невыносимые мучения, накладывают цепи рабства, гораздо более тяжелые, чем бремя подданных. Здесь наблюдается точное соответствие навязчивому неврозу, когда подавленное влечение и подавляющая сила сливаются в одновременном общем удовлетворении. Навязчивое действие видится защитой против действия запретного, однако на самом деле второе, в сущности, повторяет первое. «Видимость» свойственна сознательному восприятию, а далее трудится бессознательная инстанция душевной жизни. Точно так же в ритуальных табу правителей видится знак наивысшего почета и защиты, но на самом деле они суть наказания за возвышение, акт мести со стороны подданных. Опыт, приобретенный по воле Сервантеса Санчо Пансой в качестве губернатора на острове[128], убедил, что такое понимание придворных церемоний вполне соответствует истине. Возможно, что удалось бы привести тому дальнейшие подтверждения, если бы мы сумели расспросить современных королей и властелинов.
Вопрос о том, почему отношение к власть имущим включает в себя столь могучую примесь враждебности, ведет к любопытным гипотезам, которые, впрочем, выходят за пределы настоящей работы. Ранее уже указывалось на тот факт, что инфантильное отношение к отцу (отцовский комплекс) непосредственно связано с нашей темой; прибавим сюда ряд сведений об истории древних монархий, дабы получить исчерпывающие объяснения. Фрэзер (1911b) выдвигает важные мысли, но, по его собственному признанию, не убежден в своих выводах; он считает, что первые цари были иноземцами, которых после короткого периода власти приносили в жертву как воплощения божества на торжественных церемониях. Не исключено, что сам ход исторического развития царской власти оказал воздействие и на христианскую мифологию.
в) Табу на мертвецов
Известно, что мертвецы – могучие правители, однако нас, быть может, удивит то обстоятельство, что в них видят врагов.
Табу на мертвецов – если вспомнить о сравнении с заразой – особенно заразительно и широко распространено среди большинства первобытных народов. Ярче всего оно выражается в тех последствиях, которые влечет за собой контакт с мертвецом, и в отношении к плакальщикам.
У маори всякий, кто прикасался к трупу или принимал какое-либо участие в погребении, считается крайне нечистым, ему почти запрещается общение с соплеменниками – он, так сказать, подвергается бойкоту, не смеет входить ни в один дом, не может приблизиться ни к какому человеку или предмету без того, чтобы не заразить их своей нечистотой. Более того, он не должен касаться пищи, его руки вследствие нечистоты становятся фактически бесполезными. «Еда ставилась для него на землю, он должен был садиться или становиться на колени и со сложенными за спиной руками, как мог, поедать ее. В некоторых случаях его кормление возлагалось на другого человека: последний старался, протянув руку, делать свое дело так, чтобы не дотронуться до табуированного. Впрочем, кормящий могильщика в свою очередь был подчинен массе строгих
