Павел Ковалевский - Наполеон I и его гений
Одновременно с этим Наполеон все силы своего гения направил на создание новой армии. Полный разгром его армии повел к тому, что теперь ему ожидать поддержки в армиях других державных владельцев было мало надежды. Главное ядро все-таки должны были составлять французы. А где их взять, если все, что можно было набрать, он уже забрал для прежних войн. Довольно того, что уже в Испании над французскими войсками издевались, видя в них не солдат, а подростков и школьников. Тем не менее Наполеон успел набрать новую, почти двухсоттысячную армию. Правда, этих солдатиков сами французы называли Мариями-Луизами, а все-таки это была славная французская армия, славная славою и подвигами прежних подвижников ее и предводительством великого гения – Наполеона. Однако сам Наполеон видел и сознавал, что это была армия подростков. Старых ветеранов в ней было очень мало. Все они или лежали на полях необъятной России, или находились в плену, или были в госпиталях. Не было у Наполеона и артиллерии, – она тоже осталась в руках недавних победителей. Не было и кавалерии, ибо лошади пали в прежнем походе… Тем не менее воевать было нужно.
Как и следовало ожидать, к одной беде присоединилась и другая. Прежние союзники и вассалы стали отпадать от своего повелителя и или старались стать в нейтральное положение, или даже перешли во враждебный лагерь. Естественно, что на помощь России пришла Англия; но вскоре к ним присоединились и Швеция, и Испания, и Турция, и Пруссия. Пруссия переживала в данный момент народное возрождение и вместе с сознанием своего национального достоинства и единства там возникала и стояла идея освобождения от гнета и рабства Наполеона и отмщения за все предыдущие невзгоды, принесенные ей под предлогом освобождения от гнета и рабства. Мало того, по виду искренне преданные дворы оказались далеко не столь верными Наполеону, как он мог того желать. Варшавское герцогство, созданное Наполеоном и слишком много ему давшее, было уже в руках Александра, к которому многие из поляков относились не хуже, чем к Наполеону. Наполеон взял от поляков очень многое; еще более он им обещал, на деле же сделал для них совершенные пустяки; тогда как ныне всемогущий Александр, всегда послушный советам Чарторыжского, мог сделать для Польши гораздо большее. Таким образом, расчеты теперь на Польшу у Наполеона были плохие. Еще хуже того было с Саксонией. Король Саксонии всегда был монархом, искренне преданным Наполеону; а между тем ныне появление русско-прусских войск у ворот Дрездена вызвало у жителей этой страны неописуемый восторг… Знамение времени!.. Немалым огорчением для Наполеона было и то, что среди его новых помощников и сподвижников, маршалов завелся дух строптивости и неповиновения. Бессознательно они почуяли, что слава Наполеона падает и могуществу его настает конец. Все это, естественно, заставило Наполеона встряхнуться и сказать: “На время этой войны я стану опять генералом Бонапартом!” И он стал таковым, хотя обстоятельства уже становились против него.
Сражение под Боценом было Наполеоном блестяще выиграно, но, не имея кавалерии, он не мог воспользоваться плодами этой победы, дав возможность расстроенному неприятелю уйти и вновь сомкнуться. Мало того, в этом сражении Наполеон потерял дельных своих генералов и это на него подействовало потрясающе. “Он остановился и до поздней ночи пробыл в состоянии самого глубокого отчаяния. К нему обращались за приказаниями, но он был не в силах их отдавать и отвечал на все вопросы: “до завтра…” Наполеон переживал в это время упадок духа…” (Слоон).
Победа под Боценом расстроила союзников, но не дала она много успокоения и Наполеону, напротив, именно теперь он понял, что для его армии не хватает многого, и всею силою своего гения он взялся за ее улучшение.
Между тем начались переговоры о мире или перемирии. Наполеон шел и на то и на другое, но его требования были требованиями прежнего властителя Европы, тогда как союзники считали себя господами положения дела и, следовательно, представляли Наполеону условия, на которые его самолюбие едва ли могло согласиться. Поэтому весьма естественно, что переговоры шли вперед с видимым призраком новой войны.
При этом произошел один очень комический инцидент, показывающий, что он далеко не заблуждался в понимании своего положения. Беньо, стоявший во главе французского регентства в великом герцогстве Бергском, был неожиданно приглашен исполнять у Наполеона должность секретаря. При этом Беньо дважды пытался сесть в кресло, предназначенное для императора. Заметив ошибку секретаря, Наполеон сказал: “Вы, как я вижу, решились сесть на мое место, но, признаться, выбрали не совсем удобный момент”.
Во всяком случае, переговоры ни к чему не привели, и война должна была начаться с новыми силами. Особенно на этот раз огорчила Наполеона Австрия. Дело в том, что он имел право рассчитывать на ее содействие или, по меньшей мере, на ее нейтралитет. И действительно, Меттерних явился к Наполеону с своими предложениями, но с такими, на кои Наполеон никак не мог согласиться. “От вас зависит располагать нашими силами, – сказал Меттерних, – мы не можем оставаться нейтральными, мы будем или за вас, или против вас”. При этом за помощь он требовал Иллирию, половину Италии, Польшу, Голландию, Швейцарию, возвращение папе Рима, Испании – прежнего короля и уничтожение Рейнской федерации. “Как, – воскликнул Наполеон, – мне покинуть Европу, половину которой я теперь занимаю, увести свои легионы за Рейн, за Альпы, за Пиренеи!.. И это тогда, когда наши знамена развеваются в устье Вислы и на реке Одере, когда моя победоносная армия стоит у дверей Берлина и Бреславля, когда я нахожусь во главе 300 000 человек!.. Австрия без выстрела, не обнажая меча, осмеливается предлагать мне такие условия! И это выдумал такой проект мой же тесть! Это он вас сюда прислал!..” О, Меттерних! Признайтесь, сколько вам заплатила Англия за то, чтобы вы объявили мне войну!..” Меттерних указывает на могущие произойти от этой войны для народов несчастья. “Вы сами не солдат, – говорит Наполеон, – вы не знаете, что происходит в душе солдата. Я выдвинулся на поле битвы и такой человек, как я, не может беспокоиться о жизни даже миллиона людей!” Меттерних заметил, что Наполеон чем-то озабочен, не так владеет собой, не так быстро схватывает общее положение дел; он видел, что эта нравственная невоздержанность, которая уже не раз была причиною его ошибок, была теперь в нем сильнее, чем когда-либо (Пеэр).
Война продолжалась, и особенно счастливо опять-таки для Наполеона. Особенно блестящая победа досталась на его долю под Дрезденом. Уже с утра поднялся бурный ветер с дождем. Это для французов было выгодно, так как скрывало их движения и расположение. Бой шел весьма удачно. Между тем Наполеон весь день просидел перед костром в какой-то странной апатии… В шесть часов Наполеон убедился, что сражение кончено, и, сев на коня, апатично поехал рысью во дворец, причем дождь струился потоками по традиционной его шляпе и серому походному сюртуку (Слоон).
Неприятельская армия была разбита, и ее можно было совершенно уничтожить. “Между тем на другой день, лишь в четыре часа пополудни, Наполеон приказал одному корпусу Вандама преследовать неприятеля. Оставив затем Мортье предписание держаться в Пирне, он сел в карету и преспокойно уехал в Дрезден. Вообще, весь образ действий такого гениального полководца, как Наполеон, представлялся в данном случае до чрезвычайности странным. Он мог нанести во второй день боя страшный удар союзной армии, но вместо того ограничился разгромом одного только ее крыла и, после второго дня, не распорядился сколько-нибудь энергически преследовать отступавшего врага. Даже и на третий день преследование производилось только для вида. Наполеон, начав приводить свой план в исполнение, впал тотчас же в состояние загадочной усталости и апатии. В продолжение всего боя он находился в таком состоянии, из которого слегка пробудился, лишь когда ему донесли, что Моро смертельно ранен… По словам Наполеона, у Пирны с ним сделался страшный приступ рвоты, заставивший его в этот роковой день положиться во всем на других (Слоон).
“Несмотря на одерживаемые Наполеоном победы, дела его, однако, были таковы, что ему приходилось очистить Саксонию, и теперь он решил дать сражение под Лейпцигом; вместе с тем шли приготовления к отступлению. У Наполеона было все, как говорится, начеку, чтобы выполнить такое решение, которое окажется наиболее сообразным с обстоятельствами. Ночью император два раза принимал теплые ванны. Привычка пить крепкий кофе, чтобы разогнать сон, вызывала у него нервные припадки, которые еще более обострялись у него под бременем тяжких забот, лежавших теперь на императоре. Много было писано о таинственной болезни, которая будто бы все более усиливалась у Наполеона”
