Читатель на кушетке. Мании, причуды и слабости любителей читать книги - Гвидо Витиелло
С одной стороны – «классический» читатель, наследник традиции книголюбства (bookishness), чью скорую гибель предрекал Джордж Стайнер. Он считает чтение глубоко личным занятием, которому следует предаваться вдали от чужих глаз, поэтому ищет идеальное место, где можно уединиться с книгой. Это может быть тихий и всеми забытый уголок дома, ванна, вагон поезда, лавочка в городском парке – в общем, неважно, главное, что там вас никто не побеспокоит. Обычно же это – собственная кровать. Эдит Уортон читала и писала в спальне, куда пускала только свою экономку (и в редких случаях девушку-секретаря, та собирала с пола исписанные страницы и перепечатывала их на машинке). Колетт из-за болезни провела последние годы своей жизни в творческом плавании на собственном ложе, которое она окрестила radeau-lit, то есть «кровать-плот». Как замечал Альберто Мангель, поскольку акт чтения «проходит […] под одеялом, в царстве сладострастия и греховного безделья, [оно – чтение. – Прим. пер.] имеет легкий привкус запретности»[52].
Однако социальные сети – это даже не двухместная, а трехместная кровать: рядом с цивилизованным классическим читателем на ней устроился и неотесанный варвар. Я назвал его так не из свойственной аристократам чванливости, а лишь потому, что Алессандро Барикко в своем эссе «Варвары» нашел правильные слова, чтобы описать этот типаж. Как правило, эта вторая категория читателей более молода, нетерпелива и привержена следующим идеям: по их мнению, «ценность книги в том, чтобы стать проводником к какому-то обширному опыту, она своего рода фрагмент, часть последовательности, начавшейся где-то не здесь и, вероятно, также заканчивающейся где-то не здесь». Они погружаются в чтение, ныряют в одеяло, но постоянно высовывают голову на поверхность. А краткие промежутки, в течение которых они задерживают дыхание, нужны затем, чтобы вытащить с морского дна кораллы, жемчужины, фрагменты древних окаменелостей, роскошные и странные вещи, что затем можно выгодно продать на суше – то есть в социальных сетях. Такой человек находит поразившую его фразу и сразу бросается ее фотографировать, чтобы все увидели ее, как и он сам. Близость с книгой, совместное времяпрепровождение тяготит его и воспринимается как лишение свободы, но мы не можем ставить это ему в вину.
Бытие книголюба в прошлом требовало выделить специальное место и досуг, но со временем эта практика исчезла – и на то есть множество причин. Электронные носители почти полностью отняли у нас понимание того, в чем состоит общественная функция замкнутых помещений. Забаррикадироваться в комнате с книгой становится все сложнее, и выглядит это все более неестественно. И все же классический читатель продолжает изводить нас, подобно призраку Гуляки из романа Жоржи Амаду «Дона Флор и два ее мужа». И что же нам делать? И дальше тянуть лямку этой «любви на троих» (или, как называют это французы, ménage à trois)? Или выгнать прочь обоих мужей? Пока что мы пошли на невротический компромисс: останемся в одиночестве, но с книгой, в кровати или же на диване, но при этом обязательно запечатлеваем себя на автопортрете.
Ничего нового, подумаете вы. Ведь в искусстве уже сложилась давняя традиция изображать погруженного в чтение человека под деревом, в своего рода Аркадии, волшебном царстве сна, или же рисовать женщин, удобно расположившихся на кушетке или диване-канапе посреди уютной гостиной. Так и есть, но правила, по которым создавалось произведение искусства, требовало, чтобы художник незаметно подглядел за портретируемыми и запечатлел их на полотне без их ведома. Как следствие, если мы сознательно выставляем напоказ свою личную жизнь, то будто категорически отрицаем ее частный характер. Мы, точно неверная жена, остаемся в объятиях классического читателя, но в то же время тайком поглядываем на варвара на другой стороне кровати, а он тут же бросается сообщать всем о своих похождениях и в прямом эфире хвалиться ими.
Электронные книги возвращают нас во времена мельника Талливера. У них нет «одежды», на всех надета одинаковая строгая форма, и они того гляди сорвут спектакль, в котором все мы день за днем выступаем и как актеры, и как зрители. Как же мы будем тайком посматривать на обложку книги, которую держит в руках человек, сидящий напротив нас в автобусе или в метро? «Мы одержимы этими взглядами – суровыми, любопытными, изредка одобрительными – и в то же время делаем вид, что не замечаем их, притворяемся, будто читаем, теряем мысль, ощущаем внутренний протест, – пишет Анни Франсуа. – И все же нам удается избежать самого ужасного, пугающего вопроса „Что читаете?“, который предшествует попытке „подкатить“». Однажды в Торонто Альберто Менгель заметил в метро одну даму (он не запомнил ни ее лица, ни одежды, ни возраста), которая читала Борхеса, и хотел, но не решился подать ей знак, показать, что понимает ее и принадлежит к той же «секте».
Кто знает, насколько долго еще сможет существовать формат «скрытой камеры» в том виде, как его воплотил в жизнь комик Скотт Роговски. В своем шоу «Чтения в метро», вышедшем в 2016 году, он ездил в нью-йоркском метро и делал вид, что читает книги с выдуманными, но совершенно фантастическими заголовками на обложке. Некоторые из них были довольно жуткими, например «Тысяча мест, куда следует съездить, пока вас не казнят боевики ИГИЛ[53]», а другие грубо нарушали правила политкорректности, как книга за авторством Адольфа Гитлера «„Моя борьба“ для детей (предисловие Роальда Даля)[54]» или Дипака Чопры «Как скрыть от Бога свой стояк». Последнее название, можно сказать, объединяет в себе все нити нашего рассуждения, отчего создается нешуточное короткое замыкание. Давайте вспомним, что святой Августин в трактате «О Граде Божием» намекнул, что Адам стал ощущать стыд за свою наготу именно из-за того, что похоть привела в движения известные члены, и те после грехопадения стали зваться «срамными»[55].
В начале романа Роберта Музиля «Человек без свойств» его главный герой Ульрих перестраивает и обставляет небольшой обветшалый венский особняк, только что перешедший в его владение. Для него, «человека возможностей», чья жизнь
