Читатель на кушетке. Мании, причуды и слабости любителей читать книги - Гвидо Витиелло
8
Психопатология обложек
Без наших слов – по лицам и по платью
Ты можешь угадать, как нам жилось
Со дня изгнанья твоего[50].
Уильям Шекспир, Кориолан
После Франкфуртской школы появилась школа доктора Фрэнка Н. Фёртера – и это не какой-нибудь малоизвестный немецкий философ, противник идей Теодора Адорно, а «милый трансвестит» из фильма «Шоу ужасов Рокки Хоррора». Именно он, если помните, призывал стеснительную пару молодоженов, по случайности оказавшихся в его замке, не судить о книге по обложке. А затем, секундой позже, сбросил с себя мрачный готический плащ и продемонстрировал спрятанный под ним расшитый блестками корсет, длинные перчатки до локтей, жемчужное колье из огромных бусин, а еще подвязки, чулки в сетку и туфли на высоком каблуке. Надо признать, в отношении себя он был прав. Но не стоит обобщать и делать из этого принципа правило.
О книге не только можно судить по обложке, а нужно. К тому же это общепринятое заблуждение появилось не благодаря выходцу с планеты Транссексуалии в галактике Трансильвания, принесшего с собой сексуальную революцию, а по милости самого обычного мельника из XIX века. Господин Талливер из романа Джордж Элиот «Мельница на Флоссе» покупал книги пачками на распродаже, так как был абсолютно уверен, что раз они все в одинаковых дорогих переплетах, значит, одинаково хороши, чего бы ни говорили об этом люди. «Да, знать, не суди об арбузе по корке. И мудреный же это свет!»[51] В оправдание ему должен сказать, что в то время книги куда сильнее походили друг на друга, чем в наши дни, по крайней мере, для неискушенного человека: суперобложки появились только в XX веке, и с их помощью встречать томики «по одежке» стало проще. По сути, они выполняют примерно ту же функцию, что и верхняя одежда для человека – неслучайно по-английски они называются jacket, то есть «пиджак» или «куртка». Их словно сшили по меркам специально для той или иной книги, и они могут быть как сдержанными, так и вызывающими, элегантными или аляповатыми.
В этом сегменте книжной моды также действуют неписаные правила, объяснить которые попытался американский журналист Пол Коллинз: «Если на обложке название книги написано выпуклыми или металлизированными буквами (или и то, и другое одновременно), она как бы хочет сказать вам: „Здравствуйте, я – любовный роман, или нуарный детектив, или автобиография какой-нибудь актрисы“. Тем из читателей, кому не по нраву эти жанры, заголовок сообщает: „Здравствуйте, я редкостное дерьмо“». Еще нужно принять во внимание цветовую палитру: «Яркие и переливающиеся оттенки – обязательное условие для книг с выпуклыми буквами», с другой стороны, «произведение из разряда Серьезной Литературы всегда оформлено в приглушенных тонах, похожих на пятна от пролитого чая». Важно также обратить внимание на фотографию автора, потому что ее размер обратно пропорционален качеству книги. Кроме того, имеет значение и то, цветное ли это изображение или черно-белое: «Если фотография автора цветная, располагается на обложке и занимает ее целиком, значит, книга, без сомнений, – та еще дрянь». Такого рода критерии по природе своей изменчивы – они зависят от временно́го периода и от того, в какой стране происходит дело. Писатель Антонио Бальдини, к примеру, в 1924 году сокрушался об ушедшем в прошлое сдержанном оформлении книг, каким оно было в его юности. Ему казались неуместными различные типографские изыски, а также картинки на обложках. Когда он увидел книгу Джузеппе Парини, на обложке которой поэт изображался голышом на пьедестале, то вскричал: «Аббат Парини – и голый!» – а потом потерял сознание. Если бы Бальдини прожил достаточно долго и увидел одно издание «Пармской обители» Стендаля, он, скорее всего, умер бы на месте. Клянусь, эта обложка и правда существует: на ней не картезианский монастырь, а намазанный на хлеб мягкий ломбардский сыр с созвучным ему названием (по-итальянски и то, и другое называется certosa), а сверху – пара листьев базилика, как говорится, для красоты.
Наш вкус невозможно отделить от отвращения, которое мы питаем к дурновкусию других людей: это мы почерпнули из работ социолога Пьера Бурдьё. Именно вышеуказанная иерархия эстетических предпочтений, эта скрытая от глаз система, которая включает в себя одно и исключает другое, лежит в основе бытующих в обществе механизмов различения. В мире книг также существует довольно четкое социальное расслоение, и оно не отличается постоянством. Это непрекращающаяся борьба за то, чтобы повысить свой библиографический статус, пробиться в закрытое общество высших полок, оказаться на самом видном месте на книжном прилавке, или напротив – горделивые попытки сохранить уходящие в прошлое привилегии, упорно отстаивая при этом свою принадлежность к аристократическим кругам. Эта великая книжная комедия, полная честолюбия и снобизма, достойна пера даже не Бурдьё, а Бальзака.
Если призадуматься, кое-кто уже создал, сам того не осознавая, набросок этого романа: он называется «Масскульт и мидкульт», и его написал в 1960 году американский кино- и литературный критик Дуайт Макдональд. Вот его краткое содержание: жили-были когда-то Высокая Культура и Народное Искусство, и разделяла их практически непреодолимая пропасть. У знати были свои надменные забавы, придворные поэты, вышколенные музыканты и крайне сдержанные танцы, простой люд в свою очередь придумал себе множество праздников, песен, сказок и театральных представлений, и хотя с точки зрения политического представительства жилось ему несладко, в плане культуры – грех жаловаться. Однако затем на крыльях капитализма в наш мир прибыла Массовая Культура. Эта негодяйка, одновременно циничная и преуспевающая во всем, запятнала невинное Народное Искусство и завалила людей дурными фильмами, пошлыми песенками, иллюстрированными журналами и детективными романами.
До этого места семейная мелодрама, которую воспроизводит Макдональд, почти неотличима от того, что говорили его вдохновители – Теодор Адорно и Макс Хоркхаймер, отцы-основатели Франкфуртской критической школы, опубликовавшие примерно пятнадцатью годами ранее знаменитое эссе об индустрии культуры. Однако Макдональд добавляет внезапный сюжетный поворот, прямо как в романе из XIX века: брак между людьми разных сословий. Прием, проверенный временем. Именно в результате такого союза, или мезальянса, между итальянской маркизой и солдатом наполеоновской армии появился на свет Фабрицио дель Донго, полный честолюбивых помыслов герой «Пармской обители» (которая должна быть на обложке вместо
