Реальное и сверхреальное - Карл Густав Юнг
Как я сказал, непреодолимая склонность объяснять все на свете физическими причинами соответствует горизонтальному развитию сознания на протяжении последних четырех столетий, и эта горизонтальная перспектива представляет собой реакцию на исключительно вертикальную устремленность готической эпохи. Налицо этнопсихологический феномен, который как таковой нельзя рассматривать с позиций индивидуального сознания. Подобно первобытным людям, мы поначалу вовсе не осознаем наших действий и лишь значительно позже понимаем, почему мы действовали тем или иным способом. Между тем мы довольствуемся всевозможными рациональными объяснениями своего поведения, в равной степени неадекватными.
Осознавай мы дух эпохи, нам стало бы ясно, откуда у нас эта склонность объяснять все физическими причинами; мы догадались бы, что поступаем так, потому что наши предки слишком многое сводили к духу. В результате мы бы сразу стали критически относиться к этой своей склонности. Мы сказали бы себе: скорее всего, сейчас мы совершаем ту же самую ошибку, только в противоположном отношении. Мы тешимся мыслью, будто о материи знаем куда больше, нежели о «метафизической» душе (духе), и потому переоцениваем материальные причины и полагаем, что они одни служат достоверным объяснением жизни. Но материя ведома нам ничуть не лучше, чем душа. Об основополагающих явлениях мы не знаем вообще ничего; лишь признавая свое невежество, мы возвращаемся к состоянию равновесия. Сказанное ни в коей мере не опровергает тесную связь психических событий с физиологией мозга, желез и тела в целом; мы по-прежнему глубоко убеждены в том, что содержание нашего сознания в значительной степени детерминировано чувственным восприятием. Также нельзя отрицать того факта, что неизменные характеристики физической и психической природы бессознательно «внедрены» в нас через наследственность; вдобавок на нас воздействуют с неослабевающей силой инстинкты, способные усиливать, подавлять или как-то еще видоизменять самое духовное содержание. Приходится мириться с тем, что с точки зрения намерений, целей и чувств человеческая психика, насколько возможно в ней разобраться, есть прежде всего достоверное отображение всего, что мы называем материальным, эмпирическим и посюсторонним. Наконец, принимая во внимание все перечисленное, спросим себя вот о чем: быть может, психическое является вторичным проявлением – эпифеноменом, целиком и полностью зависимым, – физического субстрата? Наши собственные рассудительность и посюсторонность подталкивают к утвердительному ответу, и только сомнения во всемогуществе материи могут заставить нас критически взглянуть на это научное мнение по поводу человеческой души.
Уже доводилось слышать возражение, что подобный взгляд сводит все психические события к какой-то активности желез, что мысли понимаются как выделения мозга, что в итоге мы приходим к психологии без психики. С данной точки зрения следует признать, что психическое само по себе не существует, что оно ничто как таковое, что это просто отражение процессов, протекающих в физическом субстрате. Никто не спорит с тем, что эти процессы обладают свойством осознанности, ведь иначе, как утверждается, о психике вообще не было бы речи, ведь в отсутствие сознания рассуждать попросту не о чем. То есть сознание является условием sine qua non для психической жизни, а значит, для самого психического. Вот так и вышло, что вся современная «психология без души» изучает сознание, тогда как бессознательного психического для нее не существует.
Отмечу, что о какой-то единой современной психологии говорить неправильно – их сегодня десятки. Это любопытно, особенно если вспомнить, что есть единая математика, единая геология, единая зоология, единая ботаника и т. д. А психологий так много, что один американский университет ежегодно публикует толстый том под названием «Психологии» [71]. Я убежден, что психологий на свете столько же, сколько есть философий, ибо последних тоже не одна, а множество. Упоминаю об этом обстоятельстве, чтобы показать, что психология и философия неразрывно связаны между собой вследствие тесного взаимодействия предметов их изучения. Психология изучает психическое, а философия, если коротко, познает мир. Вплоть до недавнего времени психология считалась особым разделом философии, однако ныне мы движемся к осуществлению предсказания Ницше – к расцвету психологии как таковой, грозящему даже поглотить философию. Внутреннее сходство обеих дисциплин состоит в том, что они суть системы суждений об объектах, которые не до конца доступны опыту и потому не могут быть в достаточной степени познаны через эмпирические исследования. Тем самым обе дисциплины подвержены спекуляциям, и в результате возникает такое разнообразие мнений, что потребуется множество толстых книг для их изложения. Эти дисциплины не могут обойтись одна без другой и постоянно обеспечивают друг друга неартикулированными (unausges-prochene) – и по большей части бессознательными – предположениями.
Нынешняя уверенность в первичности физических объяснений привела к тому, что, как отмечалось выше, возникла «психология без психики», то есть к мнению, что психическое – всего-навсего результат биохимических процессов. Что касается современной, научной психологии, которая отталкивалась бы от духа, ее попросту не существует. Никто сегодня не осмеливается строить научную психологию на допущении о психике, независимой от тела. Идея самостоятельности духа и автономной мировой духовной системы, которая является необходимой предпосылкой для существования отдельных индивидуальных душ, в наше время чрезвычайно непопулярна (мягко говоря). Здесь я должен заметить, что еще в 1914 году я присутствовал в Бедфордском колледже в Лондоне на совместном заседании Аристотелевского общества, Ассоциации разума [72] и Британского психологического общества; там состоялся симпозиум, посвященный рассмотрению вопроса, заключаются ли индивидуальные разумы в Божественном. Попробуй кто-либо в Англии оспорить научный статус этих обществ, такого человека, думаю, никто не стал бы слушать, ибо в состав этих обществ входят «сливки» английской интеллигенции (Intelligenz). Пожалуй, я единственный среди всех слушателей изумлялся доводам, в которых отчетливо звучало эхо тринадцатого столетия. Этот случай показывает, что представление об автономном духе, существование которого признается за данность, еще не целиком исчезло из европейского мировоззрения и не до конца превратилось в средневековую окаменелость.
Памятуя об этом, возможно, как мне кажется, набраться мужества и рассмотреть «психологию