Мальчики, вы звери - Оксана Тимофеева
Жирар указывает на некую патологическую цикличность в отношениях между этим несчастным и группой горожан, для которых он становится козлом отпущения. Почему этот человек сам наносит себе раны камнями? Потому что его били камнями другие. Среди могил он ищет убежища от соплеменников, от которых регулярно терпит насилие: «Ясно, что в каком-то смысле они от этой драмы получали удовольствие и даже нуждались в ней, раз они просят Иисуса немедленно покинуть их страну и больше не вмешиваться в их дела. Эта просьба парадоксальна, поскольку Иисус только что мгновенно и без малейшего насилия достиг окончательного исцеления одержимого, то есть того самого результата, к которому они притворно стремились с помощью своих цепей и оков, но которого в реальности не желали»[173]. По Жирару, «терапевтический успех Иисуса»[174] заключается в том, что он может положить конец порочному кругу насилия. Но, кажется, это совсем не то, чего бы хотелось гадаритянам: «Местные жители просят, чтобы Иисус покинул „пределы их“. И Иисус выполняет их просьбу без единого слова. Исцеленный хочет последовать за ним, но Иисус говорит ему остаться со своими»[175].
Еще один легендарный персонаж, о котором пишет Жирар и который представляет особенный интерес для моих размышлений, – это Эдип. Он был обвинен в таких серьезных преступлениях, как инцест и отцеубийство, признан виновным в том, что навлек мор на свой родной город Фивы, и изгнан из города. Однако не следует забывать, что изначально это его обрек на верную смерть его отец Лай, бросив малыша в пустыне со связанными ногами. Жирар ссылается на гипотезу Мари Делькур о том, что маленький Эдип тоже был козлом отпущения: «Оставление слабых или больных детей крайне распространено, и его, безусловно, следует связывать с жертвой отпущения, то есть с единодушным основанием всех жертвоприношений»[176]. Однако этот акт превентивного детоубийства со стороны отца прячется за грузом вины, возложенной на Эдипа.
Вернемся теперь к козлятам, которые превратились в волков, забрались на дерево и смотрят на мальчика через окно спальни. Как толкует это сновидение Фрейд, опираясь на сюжет сказки братьев Гримм, седьмой козленок – сам Человек-волк – прячется в корпусе настенных часов, пока волк пожирает остальных. Далее следует предположить, что он – то самое седьмое животное, которое, как в истории с Ноевым ковчегом, должно быть принесено в жертву. Не случайно маленький Панкеев отождествляется с каждой из трех заместительных жертв, о которых пишет Жирар: гадаринский бесноватый, Христос, Эдип. Одержимость мальчика стаей бесов-волков достигает кульминации в тотемическом моменте тревожной истерии; его невроз навязчивости соответствует фазе набожного уподобления Христу, который прогоняет бесов, но сам послан на смерть Богом-Отцом; наконец, он одержим собственным отцом, от которого, как утверждает Фрейд, маленький Эдип бессознательно желает получить похожее наказание.
Что же до остальных козлят, то волк, вероятно, всех их съел, и теперь они сами стали как волки. Фрейд объясняет, что настоящий волк – это отец, которого мальчик боится (но по ту сторону его страха – инвертированное эдипальное желание). Странный волк рыщет – то ли отец, то ли мать: поедает козлят, чтобы впоследствии они вышли из его чрева – как будто рожденные уже в качестве волков. Этот троп наличествует в другой сказке, к которой обращается Фрейд, – «Красная Шапочка»: дровосеки ловят страшного серого волка, вспарывают ему живот, и оттуда выходят все, кого он сожрал. Важную роль здесь играет воспоминание пациента о книжной иллюстрации, которой в детстве его пугала сестра: волк, стоящий на задних лапах и протягивающий переднюю. Обратим внимание на необычную позу этого волка, столь нехарактерную для его вида.
В философии Делёза и Гваттари «волк» – это не некий индивидуальный набор свойств, а одно из имен для интенсивности аффекта – волкование. При этом, хотя и волки ходят стаями, место для одинокого волка все же остается. Он бежит рядом и вместе с тем немного в стороне от основной стаи. Он может быть вожаком стаи, а может – изгоем. Такое животное, имеющееся в каждой стае, Делёз и Гваттари называют демоном, исключительной особью или аномалией. Аномалия не просто на границе стаи – она и есть феномен границы, «окаймления». Граница стаи, по ту сторону которой «множество меняет природу»[177], проходит через тело животного-аномалии. Стая – это общее название для животного множества, которое используют Делёз и Гваттари. Конечно, они знают, что животные организуются в сложные сообщества в зависимости от их вида и что, помимо стай, бывают стада, рои, колонии и так далее. Стая, или банда, – это не объективная характеристика данного множества, а аффективный модус, в котором происходит встреча животного и человека.
Я бы хотела, однако, провести различие между двумя типами животных сообществ, с которыми мы сталкиваемся в анализе сна Панкеева (хотя Делёз и Гваттари явно отдают предпочтение одному из них). С одной стороны, есть стая волков, а с другой – стадо козлят. Монструозная человекообразная фигура отца-волка стоит на границе между этими двумя группами и перекодирует съедаемых козлят в белых и пушистых, но все же очень страшных волков. Разница между стадом и стаей – это разница между пожираемыми и пожирающими. Опять же, это не просто характеристики, но два разных экзистенциальных и аффективных режима. Именно пожирание обеспечивает переход из одного состояния в другое. Злой волк-пожиратель причастен к обоим множествам, будучи, с одной стороны, отцом козлят, а с другой – представителем своей стаи.
Любопытный взгляд на такую двойственность предлагает Жак Деррида. В начале своего семинара о суверене и звере он выстраивает причудливую серию различных культурных репрезентаций волка и помещает ее в контекст политической философии, предваряя критическим замечанием из «Общественного договора» Руссо по поводу Гоббса и Гроция, которые представляют себе человеческий род «разделенным на стада скота, каждое из которых имеет своего вожака, берегущего оное с тем, чтобы его пожирать»[178]. Причем вожак стада – это именно волк:
Отметьте это «чтобы его пожирать», не упустите слова «пожирать»: он, вожак и глава, не просто хранит, пожирая тварь, по ходу дела пожирая тварь (вот мы и в пространстве «Тотема и табу» и всех жестоких сцен пожирания, которые здесь разыгрываются, подавляются, вытесняются и, как следствие, переходят в симптомы; недалеко и волк-живоглот, большой серый волк, пасть волка,
