Инцелы. Как девственники становятся террористами - Стефан Краковски
Разумеется, всё это не означает, что присутствие отца всегда положительно сказывается на ребенке. Иногда семье лучше не общаться с отцом, проявляющим склонность к насилию или зависимым от алкоголя или наркотиков.
Когда отца нет, это сильно повышает требования к другому родителю, матери; порой таким требованиям трудно и даже невозможно соответствовать. Кроме того, жизнь в неполной семье сама по себе может означать уязвимость. Мне доводилось интервьюировать недобровольно одиноких мужчин и женщин, которые рассказывали, что росли в ужасных условиях и их мамы в отсутствие отцов подвергали их физическому и психическому насилию. Среди тех, кто позднее прославился своими преступлениями, тоже хватает примеров сыновей, имевших проблематичные отношения с матерями.
14 декабря 2012 года 20-летний Адам Лэнза начал стрельбу в начальной школе «Сэнди-Хук» в Ньютауне, штат Коннектикут. В результате погибли 27 человек. Лэнза, которому диагностировали синдром Аспергера, был одержим массовыми убийствами и школьными расстрелами. Еще до того как открыть огонь в «Сэнди-Хуке», дома Лэнза застрелил мать из ее же собственного оружия, а после массового убийства покончил с собой.
Другой пример массового убийцы с проблемными отношениями с матерью – Андерс Беринг Брейвик. Убийца, совершивший свое преступление на острове Утёйя, зарабатывал деньги, продавая фальшивые дипломы; отмывать эти деньги помогала его мать. В отчете о состоянии здоровья, зачитанном в зале суда, говорится, что Брейвик никогда не чувствовал себя таким счастливым, как после смерти матери: он обвинял ее в том, что она недостаточно гордилась его деянием. Судя по отчету, Брейвик считал, что его мать должна была бы быть «самой гордой матерью в Европе».
Меня всегда восхищали мужество и отвага, которые мой папа проявил на войне, будучи офицером, но при этом повергали в отчаяние его безынициативность и жалость к себе: как-то они не вязались с той доблестью, которую он продемонстрировал в молодые годы. Что до него, хотя он гордился мной и безусловно любил, иногда ему не удавалось скрыть разочарование.
Теплый летний день, время обеда. Я учусь в начальной школе, мне лет девять. Мы собрались за кухонным столом, мои родители сидят друг напротив друга, отец – спиной к раскрытому кухонному окну, я – в торце стола.
– Эй!
Голос застает врасплох всех нас, разрушая обеденный покой. Бросив взгляд на пустую улицу, я вижу Вильяма. Он мой ровесник и живет через пару домов от меня, у поворота улицы. Его старший брат наводит страх на всех детей в округе, а Вильям подражает брату: держится самоуверенно, смотрит на всех недовольно и злобно, будто в любой момент готов дать кому-нибудь по морде. Роста он примерно такого же, как я, лицом немного напоминает мальчика Калле с тюбика икры[31] – светловолосый, с веснушками, но без солнечной улыбки. Калле на тюбике всегда улыбается. Вильям не улыбается никогда. Он ходит с постоянно мрачным выражением лица, словно весь мир обошелся лично с ним особенно несправедливо. И вот сейчас он по каким-то причинам стоит под нашим окном и орет что-то в сторону нашей кухни. Мы с папой смотрим на него, потом друг на друга, потом снова на Вильяма. Никто не произносит ни слова. Вильям сердито смотрит на наше окно, будто мы совершили какое-то ужасное преступление против него и всей его семьи. Потом его взгляд останавливается на мне, и он выкрикивает:
– А ну выходи, если не боишься!
С Вильямом я никогда не играл, хотя мы жили на одной улице. Я считал его врединой и всеми силами старался избегать. Но никогда его не боялся, никогда не воспринимал как угрозу. Я снова смотрю на папу. Он удивлен. Не понимает, почему под окном нашего дома стоит мальчик и так сердится на меня. Мама тоже не произносит ни слова. Кажется, время остановилось и единственное событие на земном шаре – эта грозная сцена с девятилетним психопатом в главной роли.
– Выходи, я сказал! Что, испугался, жалкий трус?
Вопросительный взгляд отца сменяется требовательным. Он ждет, чтó я предприму. Что буду делать с этим нахальным пареньком под нашим окном? Долго ли буду терпеть его обзывательства? Никто в нашей семье никому не позволял себя оскорблять, мы сражались на фронтах двух мировых войн, черт подери!
– Выходи, я тебе навешаю!
Я напуган до смерти. Парализован. И смущен. Мне следовало бы выйти и проучить хулигана. Скорее всего, задача не из сложных, Вильям не сильнее меня – просто смотрит злобно да орет громко. Возможно, достаточно просто встать напротив него и, если понадобится, отвесить точный удар или пнуть. Всё бы закончилось за несколько секунд, и честь моя была бы спасена. Вместо этого я сижу, как пришитый, на кухонном стуле и краснею до ушей. Я типичный книжный червь, о супергероях не люблю даже читать. Через некоторое время Вильяму надоедает, и он уходит ни с чем. За кухонным столом воцаряется тишина. Никогда не забуду взгляд отца, полный разочарования.
– Почему ты не вышел и не постоял за себя?
Вопрос повисает в воздухе. Я сижу, уткнувшись взглядом в тарелку. В горле пересохло, я борюсь со слезами. Только не реветь. Не реветь.
Много лет спустя отец умирал в больнице Эшта, большую часть времени находясь без сознания. Он дышал тяжело, но ровно, а я, сидя у его кровати, думал о его жизни, обо всем, что ему довелось испытать, как он несмотря ни на что выжил, сумел построить нормальную жизнь с семьей и детьми. Но еще я размышлял о том, как всю его жизнь его преследовали разочарование и озлобленность и как, находясь в отчаянии из-за смерти моей мамы, он принялся искать виноватых и осыпал упреками и обвинениями всех вокруг – и чаще всех меня. Теперь мой отец лежал в постели, на удивление спокойно и неподвижно, загорелое лицо выглядело так, будто он просто прикорнул после обеда. Но картинка была фальшивой. «Загаром» на самом деле была желтуха, один из симптомов рака. А я сидел рядом как парализованный, не в состоянии даже принести ему стакан воды или сказать что-то вразумительное. Всё что угодно, что могло бы утешить, просто положить руку на его руку, выразить свои чувства – но слова не шли.
– Стефан! – обратился ко мне отец, внезапно очнувшись. – Помоги мне умереть, – прошептал он по-польски. – Помоги мне, не могу больше.
Мне хотелось бежать, бежать со всех ног, это было невыносимо. Когда на следующий день зазвонил телефон и мне сказали, что он умер, я почувствовал облегчение, а
