Психопатология обыденной жизни. О сновидении - Зигмунд Фрейд
(Социал-демократическая) газета «Форвертс» за 12 ноября 1908 г. не упустила случая указать на психологическое значение этой оговорки: «Должно быть, никогда еще ни в одном парламенте депутат столь открыто не характеризовал свою позицию и позицию парламентского большинства в отношении императора, как это сделал антисемит Латтман, когда, выступая с торжественным заявлением во второй день дебатов, он случайно признался, что хотел бы заодно с друзьями бесхребетно донести свое мнение до императора. Громкий смех со всех сторон заглушил оставшиеся слова этого несчастного, который все-таки счел нужным привести жалкое оправдание – мол, он намеревался сказать “безоговорочно”».
Добавлю сюда еще один случай, когда оговорка приобрела прямо-таки сверхъестественное сходство с пророчеством. В начале 1923 г. в финансовом мире случился большой переполох: очень молодой банкир Х. – быть может, один из самых молодых нуворишей в городе В., уж точно самый богатый и молодой из них – завладел после непродолжительной борьбы большинством акций одного банка; после этого состоялось примечательное общее собрание акционеров, на котором старые директора банка, финансисты прежнего типа, не были переизбраны на свои должности, а вот молодой X. стал президентом. В прощальной речи управляющий директор Ю. похвалил старого президента, который не был переизбран, и некоторые слушатели обратили внимание на досадную оговорку, которая повторялась снова и снова. Ю. постоянно называл старого президента dahinscheidend (почившим) вместо ausscheidend (уходящий). Очень скоро старый президент, которого не переизбрали, умер – через несколько дней после собрания. Ему было уже за восемьдесят. (Сообщение Шторфера.)
Хорошим примером обмолвки, которая не столько разоблачает говорящего, сколько позволяет слушателю составить представление о происходящем, мы находим в шиллеровском «Валленштейне» (пьеса «Пикколомини», действие I, явл. 5). Ясно видно, что драматург, обратившийся к этому приему, был знаком с механизмом и смыслом обмолвок. Макс Пикколомини в предыдущей сцене горячо выступал в защиту герцога Валленштейна и восторженно восхвалял блага мира, что раскрылись перед ним, когда он сопровождал дочь Валленштейна в лагерь. Он оставляет своего отца Октавио и посланника двора Квестенберга в полном недоумении. Затем действие продолжается так:
Квестенберг. О горе нам! Вот до чего дошло!
Друг, неужели в этом заблуждении
Дадим ему уйти, не позовем
Сейчас назад, и здесь же не откроем
Ему глаза?
Октавио. Мне он открыл глаза.
И то, что я увидел, – не отрадно.
Квестенберг. Что же это, друг?
Октавио. Будь проклята поездка.
Квестенберг. Как? Почему?
Октавио. Идемте! Должен я
Немедленно ход злополучный дела
Сам проследить, увидеть сам…
Идем!
Квестенберг. Зачем? Куда? Да объясните!
Октавио (забывшись). К ней!
Квестенберг. К ней?
Октавио (спохватившись). К герцогу! Идем[87].
Эта маленькая обмолвка («к ней» вместо «к нему») должна показать нам, что отец прозревает подлинную причину того, почему сын встал на сторону герцога, а придворный жалуется, что «он говорит сплошь загадками».
Еще пример драматургического использования обмолвок был обнаружен Отто Ранком у Шекспира. Привожу описание Ранка (1910):
«Обмолвка имеет место в шекспировском “Венецианском купце” (3-й акт, сцена 2), с драматической точки зрения она чрезвычайно тонко мотивирована и блестяще использована технически. Подобно оговорке в “Валленштейне”, на которую обратил внимание Фрейд, она показывает, что драматурги ясно понимают механизм и значение такого рода ошибок и предполагают наличие такого же понимания у зрительской аудитории. Порция, которая по воле отца была вынуждена выбирать мужа по жребию, до сих пор счастливо избегала всех своих непрошеных женихов. Найдя наконец в лице Бассанио того, кто ей понравился, она обоснованно опасается, что и он совершит неправильный выбор. Ей очень хотелось бы сказать ему, что он может не сомневаться в ее любви, но сделать это мешает клятва. В этом внутреннем конфликте поэт заставляет ее поведать жениху, которому она благоволит:
Помедлите, день-два хоть подождите
Вы рисковать; ведь если ошибетесь —
Я потеряю вас; так потерпите.
Мне что-то говорит (хоть не любовь),
Что не хочу терять вас…
Я б вас научила,
Как выбрать… Но тогда нарушу клятву.
Нет, ни за что! Итак, возможен промах.
Тогда жалеть я буду, что греха
Не совершила! О, проклятье взорам,
Меня околдовавшим, разделившим!
Две половины у меня: одна
Вся вам принадлежит; другая – вам…
Мне – я сказать хотела; значит, вам же, —
Так ваше все![88]
Она желает дать ему тончайший намек, потому что ей в действительности следовало бы прятать от него свои чувства, а именно тот факт, что еще до его выбора она сама влюбилась в него безоглядно. Обо всем этом поэт с удивительной психологической чуткостью заставляет нас догадываться по оговорке; и с помощью этого художественного приема ему удается облегчить как невыносимую неуверенность возлюбленного, так и ожидание сочувствующей аудитории по поводу исхода его действий».
Ввиду того интереса, который придается нашей теории об оговорках благодаря поддержке ее со стороны великих писателей, я считаю себя вправе сослаться на третий такой случай, о котором сообщил Эрнест Джонс (1911):
«В недавно опубликованной статье Отто Ранк обратил наше внимание на показательный пример того, как Шекспир заставил одну из своих героинь, Порцию, сделать оговорку, которая раскрыла ее тайные мысли внимательному зрителю. Я, со своей стороны, отыскал аналогичный пример из “Эгоиста”, шедевра величайшего английского романиста Джорджа Мередита. Сюжет романа вкратце таков: сэр Уилоби Паттем, аристократ, которым восхищаются окружающие, обручается с мисс Констанцией Дарем. Она обнаруживает в нареченном эгоизм, умело скрываемый от мира, и, чтобы избежать брака, сбегает с капитаном Оксфордом. Несколько лет спустя Паттем обручается с мисс Кларой Миддлтон, и бо`льшая часть книги посвящена подробному описанию конфликта, который возникает в ее сознании, когда и ей становится заметен эгоизм жениха. Внешние обстоятельства и собственное представление о чести принуждают ее к клятве верности, хотя жених становится все более и более ей неприятен. Она частично доверяет его двоюродному брату
