Андрей Курпатов - Методология мышления. Черновик
Множественность контекстов
Если мы возвращаемся к классическому пониманию «восприятия» и задаемся вопросом о том, как мозг создает соответствующие интеллектуальные объекты, то обнаруживаем чрезвычайно сложноорганизованный процесс. Мозг получает об одном и том же объекте информацию от самых разных рецепторных систем (зрение, слух, кинестетические рецепторы – вкус, обоняние, тактильный контакт, температура, положение тела в пространстве), проводит эту информацию разными путями в разные отделы мозга, обрабатывает эту информацию в соответствующих анализаторах, сопрягает с информацией, которая уже имеется в данных зонах мозга, а также в смежных и т. д. и т. п.
Вот элементарное представление о восприятии «яблока», взятое из классического учебника по «общей психологии» (рис. 26):
Рис. 26
Представление о восприятии яблока
Однако этот «образ яблока в сознании» куда сложнее, чем может показаться, глядя на эту схему. «Яблоко» для нас – это еще и «ветхозаветный плод», и логотип «Apple», и способ самоубийства, избранный Аланом Тьюрингом, и бабушкин сад с массой детских воспоминаний, и «моченые яблоки», и яблоки «запеченные», и «кислые, что вырви глаз», и «сладкие, как персик», а также «яблоки» из школьного учебника по арифметике и с кубика на букву «Я» из детской настольной игры.
То есть фактическое восприятие яблока (того интеллектуального объекта, который действительно может быть назван фактически известным нам «яблоком») – это не только и даже не столько перцепция, сколько сложноподчиненный процесс погружения условного «яблока» в то множество контекстов, которые заданы нам нашим собственным знанием о яблоках.
Когда же мы говорим об интеллектуальном объекте, который создает в нас наша интеллектуальная функция, находящаяся в состоянии озадаченности, происходит ровно тот же самый процесс, но как бы в обратном порядке. Мы погружаем нашу «дырку от бублика» во множество самых разнообразных контекстов, ожидая, что они как-то срезонируют с ее эссенциальной сущностью. И чем шире круг тех контекстов, через которые я пропускаю этот мой нарождающийся интеллектуальный объект, тем эта реконструкция точнее соответствует фактической реальности.
Собственно, сам этот «проход» сквозь строй контекстов – это еще не решение задачи, а только подготовка к нему. Но данный этап чрезвычайно важен, неслучайно Платон в своих диалогах постоянно ставит одно и то же слово, например «справедливость», как в «Государстве», во множество самых разнообразных контекстов. Причем он так и не дает ему окончательного, единственно «верного и полного» определения, которое невозможно не только в языке, но и в понимании.
Иными словами, мы создаем, реконструируем не просто интеллектуальный объект, данный нам как-то, а некое множество, некую совокупность, связанную с этим объектом. Мы получаем, точнее говоря, массу неких результатов отношений, которые, в совокупности, и являются для нас этим интеллектуальным объектом – не монолитом, не чем-то данным нам самим по себе, но именно неограниченным набором отношений с другими интеллектуальными объектами, которые, в свою очередь, тоже являются такими множествами.
Проще говоря, нет никакого интеллектуального объекта, который я бы действительно мог назвать «яблоком», а есть множественные результаты отношений этого интеллектуального объекта с другими интеллектуальными объектами.
Аппроксимация
Но если это действительно так, и интеллектуальная функция не производит никаких «монолитных» и «окончательных» интеллектуальных объектов, а лишь некие фантомы, которые складываются и раскладываются относительно соответствующей эссенциальной сущности, то очевидно, что я, на самом деле, могу иметь как результат ее работы именно это множество отношений, точнее, их результатов, а еще точнее – некую функцию (отношение) между ними.
При этом благодаря нейрофизиологии, нам хорошо известно, что объемы рабочей (оперативной) памяти чрезвычайно ограничены. Таким образом, для решения поставленной задачи я должен, в некой финальной фазе формируемого мною решения, свести в своей «рабочей памяти» два-три интеллектуальных объекта (понятых так, как мы только что об этом сказали) и увидеть ту результирующую функцию, которая и будет этой моей реконструкцией фактической реальности.
И эта результирующая функция – являющаяся одновременно и интеллектуальной функцией («волной»), и интеллектуальным объектом («корпускулой») – очевидно должна быть как-то мне явлена, я должен как бы осознать эту реконструкцию, увидеть ее. Но как она может быть явлена, если мы говорим сейчас обо всей этой бесконечности возможных контекстов и возникающих в них результатов отношений? Это кажется невозможным, и это, на самом деле, совершенно невозможно.
Другое дело, что эта функция требуется мне не сама по себе – как некое идеальное знание о мире, а в рамках той или иной задачи, которую я и решал. И это решение неизбежно и обязательно должно быть связано с соответствующей аппроксимацией, когда я свожу все это – мною понятое, созданное, реконструированное – к данным конкретной задачи, то есть, упрощаю, конкретизирую, создаю ясный и точный ответ, но ясный и точный – только с точки зрения поставленной задачи, моей озадаченности. Условность и относительность, если пытаться смотреть на результаты работы нашей интеллектуальной функции с некого гипотетического места «объективной», а тем более «вечной истины», – необходимые свойства этой аппроксимации.
Вилейанур Рамачандран считает чуть ли не важнейшим своим прозрением опыт с «бубой» и «кикой» (рис. 27).
Рис. 27
Эффект «буба – кики» – соответствие, которое человеческий разум устанавливает между звуковой оболочкой слова и геометрической формой объекта.
Он затрачивает невероятное количество усилий, пытаясь объяснить нам, в чем же именно это его прозрение состоит, впрочем, нельзя сказать, что он в этом действительно преуспел. Допускаю, что он даже со мной не согласится, но то, что он увидел в этом опыте (а мы все, действительно, тяготеем к тому, чтобы назвать первый объект «бубой», а второй – «кикой», и не наоборот), есть уникальная способность нашей интеллектуальной функции – способность к аппроксимации.
Никому и в голову не придет смотреть на эти фигуры и думать, какие у них имена. Да, увидев их, мы будем думать о том, что это за образы, на что они похожи, какие они и т. д. Но как только нас спросят, а мы озадачимся этим вопросом – какой из этих объектов «буба», а какой «кики»? – мы аппроксимируем все свои прежние размышления до односложного решения: слева «Буба», справа «Кики».
Причем понятно, что никакого отношения к фактической реальности эти наши выводы уже иметь не будут, аппроксимация необходима для решения задачи – ответа на поставленный вопрос, а вовсе не для указания на то, каким образом дела обстоят на самом деле. По крайней мере, в данном случае они вообще не обстоят никак – у этих фигур нет собственных имен. В фактической реальности происходил другой процесс – В. Рамачандран ставил над нами психологический эксперимент, но ведь не этим вопросом мы сейчас задавались, а тем, который он перед нами поставил.
Классическим опытом такого рода является, конечно, тест Роршаха (рис. 28), придуманный Г. Роршахом задолго до «буб» и «кик» В. Рамачандрана. Исследуемый при выполнении этого теста видит перед собой, на самом деле, только чернильные пятна. Однако, поскольку Г. Роршах предлагает озадачить интеллектуальную функцию исследуемого вопросом о том, что он в этих пятнах видит, она аппроксимирует огромное количество деталей и отвечает на тот вопрос, который ей задан – то есть создает те интеллектуальные объекты, которые – в рамках поставленной задачи! – подходят для ее решения.
Рис. 28
Психодиагностический тест Г. Роршаха
Вот почему важно понимать, что наше мышление не является средством «познания», а сам этот термин лишь вводит нас в заблуждение и не может предложить ничего, кроме самосовершенствования в деле развития «комплекса неполноценности». Мышление – это инструмент решения конкретных задач, тех озадаченностей и озабоченностей, которые непосредственно этой интеллектуальной функцией и формируются. Здесь речи не идет (и не может идти!) о том, что в результате работы интеллектуальной функции мы получаем некое «объективное и достоверное знание о фактической реальности», которое потом можно будет занести в соответствующий справочник и благодушно на этом успокоиться.
Сократ не дает своим собеседникам готовых ответов, он лишь дает им некое понимание, важное для них и в тех обстоятельствах, в которых они оказались. То есть он решает, таким образом, сугубо практические задачи, к чему только и может быть приспособлено наше мышление. А просто познавать мир ради чистого познания – это вовсе не та цель, на реализацию которой эволюция потратила бы силы, создавая наш мозг и его интеллектуальный аппарат.
