Александр Секацкий - Прикладная метафизика
Существует традиция, идущая еще от А. Уоллеса (современника и сподвижника Ч. Дарвина), рассматривать человечество как конгломерат различных предковых форм. Причем эти различия каким-то образом «успокоились» в единстве генотипа при полной несовместимости определенных фенотипических проявлений, доходящей до аннигиляции и взаимного исключения из класса себе подобных существ. А поскольку в само определение человека входит способность совмещать несовместимое вплоть до полного отождествления (например, знак и денотат), то территориальность античеловеческого, исключаемого из Erfullung при любых обстоятельствах, особенно важна.
Для дальнейшего исследования следует принять во внимание выводы двух русских антропологов: Б. Ф. Поршнева и его последователя и популяризатора Бориса Диденко. Среди удивительных прозрений и смелых гипотез Бориса Поршнева особое место занимает открытие экологической ниши палеоантропов. Согласно многолетним исследованиям антрополога, эти предки современных людей (неоантропов) специализировались на некрофагии — или, иными словами, были пожирателями падали. Подбор приводимых Б. Ф. Поршневым доказательств отличается высокой степенью убедительности. В рамках концепции получают объяснение и свобода доступа далеких предков человека к местам охоты хищников (единственными пищевыми конкурентами палеоантропов могли быть гиена и шакал, с которыми современный человек имеет наибольшее сходство в строении, например, зубной системы), и необходимость освобождения верхних конечностей для разбивания костей (и для расчленения трупов), и добывание огня — ведь при ударах камнями возникает большое количество искр. Собрано и множество других аргументов, укладывающихся в стройную теорию[9].
Помимо всего прочего, уникальность занимаемой экологической ниши привела к резкому ослаблению давления естественного отбора, в связи с чем началась дивиргенция палеоантропов и безнаказанное (до поры до времени) производство опасных уклонений к абсурду. Одним из таких уклонений стало мышление — непозволительная для других видов, находящихся под жестким гнетом естественного отбора, пауза, первоначально заполненная отсроченными реакциями и двигательными паразитизмами.
Обратимся теперь к любопытным соображениям Бориса Диденко, создавшего собственную необычную концепцию — весьма уязвимую, но зато начисто лишенную предрассудков современной «гуманистической» антропологии. Вот большой обобщающий пассаж из введения:
«Гипотеза видовой неоднородности человечества достаточно полно отвечает на большинство непонятных вопросов человеческого общежития. Эта гипотеза предполагает, что человечество является не единым видом, а семейством, состоящим из совершенно различных двух хищных и двух нехищных видов.
В процессе антропогенеза сформировались два хищных вида: суперанималы (сверхживотные), потомки первоубийц-адельфофагов, и суггесторы (псевдолюди) — агрессивные и коварные приспособленцы, ставшие подражателями и приспешниками суперанималов. Хищные виды пошли по пути наименьшего сопротивления, уже обкатанному природой: зверскому (жестокость и хитрость). Проявления хищного поведения весьма разнообразны — от морального издевательства до изуверских пыток и убийств.
Два нехищных вида характеризуются врожденным инстинктом неприятия насилия. Они делятся на диффузный вид — люди, легко поддающиеся внушению, и неоантропов, менее внушаемых людей, обладающих обостренной нравственностью. Нехищным видам свойственна предрасположенность к самокритическому мышлению, не всегда, впрочем, реализуемая.
Таким образом, согласно этой концепции врожденных видовых поведенческих различий в человеческом семействе, человечество представляет собой парадоксальное общежитие существ несовместимо разных, от рождения наделенных диаметрально противоположными психогенетическими комплексами: стадным, точнее, общественным (подавляющее большинство) и хищным (несколько процентов)[10]».
Здесь остановимся. Если отбросить не идущее к делу морализаторство, вроде обостренной нравственности неоантропов, остается ряд важных моментов, требующих дальнейшего осмысления. Во-первых, это идея принципиальной разнородности предковых форм — хотя таксономически вопрос о видовом единстве человечества считается решенным, но даже сохранившиеся на сегодняшний день различия экзистенциальных проектов «дополнены» нейрофизиологическими, гормональными и генетическими коррелятами, многократно превышающими соответствующие различия у близкородственных видов животных[11]. Во-вторых, несомненно заслуживает внимания идея суперанимала как существа, наделенного нечеловеческой витальностью — такой, которая вообще недостижима в рамках традиционных подразделений органического (обычных организмов) и требует какого-то иного способа персонификации Жизни, не ограниченного уступками самосохранению. Речь идет не о хищности и даже не о «повышенной хищности». Отождествление суперанималов с «прирожденными убийцами», с жестокими агрессорами, уводит автора в сторону от сути дела. А ведь разгадка была буквально рядом. Отстаивая поршневскую идею исходной некрофагии палеоантропов, Борис Диденко пишет:
«Разгадка же состоит в том, что главная, характеризующая всех троглодитид (ранних палеоантропов. — А. С.) и отличающая их экологическая черта — это некрофагия (трупоядение). Один из корней ложного постулата, отождествляющего троглодитид с людьми, состоит в том, что им приписали охоту на крупных животных. Отбросить же эту запутывающую дело гипотезу мешают предубеждения. То, что наши предки занимались трупоядением, оказывается, видишь ли, унизительно для их потомков. Но надо вспомнить, что есть не труп вообще невозможно, разве что сосать из жил живую кровь или паразитировать на внутренних органах. Наша современная мясная пища является все тем же трупоядением — поеданием мяса животных, убитых, правда не нами, а где-то на бойне, возможно в другой даже части света, откуда труп везли в рефрижераторе. Так что нетрупоядными, строго говоря, являются только лишь вампиры (например, комары) и паразиты»[12].
Очень меткое наблюдение, даже названо ключевое слово — осталось совсем чуть-чуть. Но неудачный пример («комары») сбивает на ложный путь, лишенный как научной добросовестности, так и метафизической радикальности.
Проект спекулятивной антропологииЗамечание насчет всеобщего трупоядения, сохраняющегося и по сегодняшний день, следует признать остроумным. Однако разница между «буйволом, только что убитым мною», о котором говорит пантера Багира, и падалью, составляющей меню шакала Табаки, весьма существенна. Тем более что троглодитиды-палеоантропы, как мы уже установили, были сотрапезниками именно шакала Табаки, а не Багиры. За это, разумеется, глупо их осуждать (тут Диденко прав), но и умиляться их пищевым предпочтениям тоже нет смысла. Быть может, на фоне исходной некрофилии предполагаемый суперанимал выглядел не таким уж и чудовищем.
Как, однако, смогла проявиться гипервитальность в том месте, где, казалось бы, меньше всего можно ее ожидать?
Все дело в исключительной комфортности экологической ниши — никаких естественных врагов, только конкуренты, да и те не слишком серьезные. Приручение огня ослабило зависимость от перепадов температуры, что, в свою очередь, привело к размыванию эструса (сезонной репродуктивной активности, приуроченной к периоду «течки») и образованию круглогодичного менструального цикла — позднее по этому же пути пошли и некоторые домашние животные. Выигрыш для расширенного воспроизводства популяции очевиден.
Одним словом, органическая материя никогда еще не оказывалась в столь благоприятной ситуации — не мудрено, что в этот раструб прошли и волны тератологии, обычно жестко отсекаемые стабилизирующим отбором. Уродства расцветали пышным цветом и быстро отцветали, хотя среди них были и те, которым повезло больше. Например, способность к взаимной интердикции, из которой впоследствии выросло мышление. Интердикция позволяла отключать блоки целесообразного поведения, высвобождая глубоко заторможенные «неадекватные рефлексы»[13]: почесывания, странные звуки, жесты и другие несообразности, потенциально пригодные для создания знаков. Вторым отклонением, непосредственно интересующим нас, был как раз прорыв сверхвитальности — слышимости «голоса крови», взывающего к восстановлению полноты Океаноса и преодолению разобщенности кровообращений по индивидуальным телам.
Среди прочего, через расшатанные ворота безнаказанности присутствия осуществился и прорыв хаоса, осевшего в виде жребиев, жеребьевок, структур азарта и фатальных стратегий в смысле Бодрийара — но к этому мы еще вернемся. Что же касается манифестации жизни как целого, жизни, не подчиняющейся облагораживающим все налично живое правилам сдерживания, то здесь опять уместно вспомнить Фрейда, специалиста по перекличке первичных позывов:
