Ирвин Ялом - Психотерапевтические истории. Хроники исцеления
Мы поговорили о деньгах. Унижение — ее тень: она здесь, когда Джинни просит хозяйку наладить нагреватель горячей воды, когда испрашивает бесплатное медицинское обслуживание в государственной поликлинике и когда надевает униформу школьного дорожного инспектора и при этом молится про себя, чтобы никто из друзей не увидел ее.
В ней глубоко укоренилось отношение к себе как к униженному человеку. Я попытался помочь ей увидеть, что она унижает сама себя, и если она хочет гордиться собой, ей следует делать то, чем она может гордиться. Большая часть ее огорчений возникает из-за того, что ей вечно не хватает денег. Эту проблему довольно легко решить. Я спросил ее, думала ли она серьезно о том, чтобы запустить свой писательский талант в работу. Здесь я опять пустился в собственные поучения, не имея даже полезного текста под рукой, так как никаких конкретных добавлений к выражению своей уверенности в ее способности заработать деньги своим талантом у меня не было.
26 мая
Джинни
Ему нужны были отчеты. Я даже не потрудилась обдумать это или спросить о причине.
Я не дала этому повлиять на меня, так как продолжала унижать сама себя, перечисляя свои болезни, которые особой роли не играли, если только не записывались для последующего воспроизведения. Мы были похожи на Дика Кэветта[10] с его гостями.
Я рассказывала о своем враче-терапевте и как он завышает мне счета. Я словно хотела попросить вашего профессионального совета, но все же была не уверена, стоит ли после состоявшегося разговора. Может, потому, что говорить — не делать. Этим утром я проснулась оттого, что во сне столкнулась с доктором. В основном я людям доверяю, поскольку слишком зависима. Я скорее среагирую на кого-то, чем буду действовать. Меня ставят на место, определяют мои границы и возможности. Если условия плохие, моей выносливости обычно хватает на более длительный период, чем эти условия действуют. Но этот конкретный доктор все глубже и глубже проникал в мои кошмары. В основном потому, что я измучена и инфицирована. Вы в моих снах всегда хороший доктор. Плохим были только раз, когда я была уверена — вам не понравится мой руководитель психотерапевтической группы, М. Дж. И я знала, как вы не правы, просто ваше образование и методы не согласовывались с его магией и психодрамой, как бы кратковременно они ни действовали. Может, в результате чтения отчетов у меня стали возникать чувственные сны, в которых я выписывала на коньках фигуры в виде скобки и скользила туда-сюда. Уверена, это является отражением какого-то ощущения счастья.
При обсуждении отчетов я повела себя слишком легкомысленно. Вы закрыли лицо руками и сняли очки. А потом чуть удивленно и возмущенно рассмеялись. Понимаю, так оно и было, но я не отреагировала на это. В отчетах вы выложились больше, чем я. Гораздо больше рассказали. А я как бы прошлась легким галопом, даже не поблагодарив вас. По-моему, я смогла это сделать, потому что пообещала себе на следующей неделе просмотреть их более внимательно.
Думаю, я глотаю слова, когда говорю с вами. Иногда пропускаю носовой звук. Просто, чтобы почувствовать себя безграмотной. Даже если я говорю, как я хочу вас отблагодарить, иногда я знаю, чего вы хотите, и намеренно не делаю этого, уставившись взглядом на ваши туфли или стол. Вы хотите, чтобы я говорила раскованней, ничего не утаивала, но, похоже, я не дам себе избавиться от этой привычки. Я не несу ответственности за то, что говорю, может, поэтому мои отчеты не так полны, как ваши.
Знаю, на занятии я была оптимистичной, но лишь потому, что с меня были сняты реальные задачи и я чувствовала себя беззаботно. Мы говорили о том, что я буду делать на следующей неделе, а не о том, что мне надо было сделать тогда. Я могу быть очень счастливой, когда воображаю себе то, что пока меня не достает.
Вчера я рассказывала вам, как мне следует начинать дела. Обычно это мне говорите вы. Главной темой был кухонный стол. Мой учебный полигон. Но открытием стало то, что впервые я поняла, что есть путь. Как я могу овладеть мелочами, пока они не навалились на меня.
Откладывая дела, я приостанавливаю свою активную жизнь. Затем, когда я в полном пассиве, большая часть того, что я не сделала, и все то, что было оставлено на «потом», начинает крутиться и вертеться по инерции. Иногда терапия мне нравится потому, что я чувствую — это абсолютно спокойный период. Когда мне надо только что-нибудь подготовить, но делать пока не надо.
Я знаю, что Карл ненавидит мою инертность, мои отступления, мои коронные номера.
Я это тоже ненавижу, но меня словно заклинивает. Большинство дел я начинаю энергично, а потом останавливаюсь и не довожу до конца или совершенства. Так кухонный стол превращается в заполненное перекати-поле пыльное плоскогорье, с которого дует прямо на меня, независимо от того, насколько я выпрямилась. Я понимаю, что моя проблема связана с откладыванием действий и ощущений. Иногда я очень нервничаю. Что-то во мне хочет деятельности. Мои желания, как лошадь на старте — мгновение остановилось, красный флажок поднят, лошадь вся вытянулась и напряглась. Если лошадь сдерживать и слишком долго держать в напряжении у барьера, то когда его, наконец, поднимут и начнутся скачки, напряжение у лошади ослабнет, и она плохо пройдет заезд или, по крайней мере, проиграет на старте. Жокей должен знать, когда натягивать поводья и пришпоривать лошадь — за секунды до поднятия барьера, — и тогда Лошадь рванет с нужной скоростью. Сидя в приемной, ожидая вас, я напрягаюсь. И, как правило, к тому моменту, когда я добираюсь до вашего кабинета, я только рада стартовать от барьера, сбросить напряжение и потихоньку вместе с вами выполнить заезд.
2 июня
Доктор Ялом
Очень важный, озадачивающий сеанс для Джинни. То, чего я ожидал еще на прошлой неделе. Она начала с рассказа о том, что сразу после прошлого занятия отпра вила несколько рассказов в журнал «Мадемуазель». За тем весь уик-энд она пребывала в панике и всю ночь не спала. Она объяснила это маточной инфекцией — они с Карлом решили заняться сексом, но она была очень на пряжена, «как будто вагина зашита». Утром он поинтере совался, в чем дело, и она поделилась немногим из того, что мы обсуждали еще месяц назад — она будет призна тельна, если он подольше будет заниматься с ней любо вью, и тогда она сможет получить больше удовольствия. На следующую ночь они попытались снова, но неудачно. Из— за этого она впала в напряжение и расстроилась. Не спала всю ночь, думая о том, что Карл ее бросит, и одно временно надеясь, что он не услышит отголосков ее вооб ражаемых разговоров со мной. И опять она представила себя ребенком или рабом по отношению к Карлу, пытаясь понять, что он чувствует и что она может для него сделать, что бы он хотел, чтобы она сделала, ни на йоту не задумываясь об ответной реакции.
Очень быстро, между прочим, она отметила, что перечитала отчеты и фактически начала читать их до того, как лечь спать в ночь приступа паники. И, шутя, отметила, что с тех пор она их больше на ночь не читает, только утром или днем. Для меня это прозвучало очень значительно, и всю остальную часть занятия мы посвятили обсуждению этого момента.
На мой взгляд, я приложил героические усилия, чтобы установить связь реакций Джинни с моими отчетами. Она оказала невероятное сопротивление. За все время работы с ней я ни разу не видел, чтобы она так сопротивлялась какому-нибудь вопросу. Когда я задавал ей вопросы об отчетах, то вынужден был пробиваться через несколько слоев завалов, прежде чем мы добирались до ее ощущений. Она обычно начинала так: «Да, я улыбалась, когда читала то-то и то-то» или «я чувствовала, что была не вполне искренна или не осмелилась спросить на занятии то-то и то-то». Я продолжал нажимать на нее, чтобы она рассказала мне о своих реакциях на те откровения, которые она обнаружила в отчетах. Сейчас она явно знает то, чего не знала раньше, — как она чувствует себя теперь? Несколько раз она не хотела на это отвечать. Мне пришлось практически прижать ее к стенке и заломить ей руки, чтобы заставить говорить. В конце концов она сказала о том, что я считал наиболее деликатным, — о моем заимствовании фраз или методов у других психиатров и «использовании их» в моей работе с ней; о надеждах на то, что она увидит определенные книги в кабинете и подумает обо мне как об искушенном читателе; о намеках на мою прежнюю работу над проблемами, похожими на ее проблемы; о моих сексуальных чувствах по отношению к ней или их отсутствии, из-за чего она чувствует себя «задетой». Когда мы стали обсуждать смысл слова «обидчивая», то ни к чему не пришли, разве что она сочла ситуацию похожей на «получение писем от прежнего парня», которые она в юности обычно читала со своей мамой.
Она испытывала стыд оттого, что пробуждала во мне какие-то чувства. Она сказала, что не заслуживает этого; что в действительности она «недостаточно крупная» и хочет стать невидимой. Пару раз она сказала: «Если бы только вы могли видеть меня в ту ночь, когда я паниковала». Я попытался выяснить, чего бы она хотела, чтобы я сделал той ночью, или что она могла бы ожидать от меня, особенно если учесть мои отчеты, которые показывают, насколько я могу ошибаться. В ответ она сказала только, что, когда ей трудно, ей хочется, чтобы рядом кто-то был, как ее отец или мама, которые иногда брали ее к себе в постель. Я спросил у нее, расстроилась ли она от утраты мною «совершенства». Она стала это отрицать, но все же заметила, что, когда просматривала свои заметки, стараясь восстановить их в памяти, ей вдруг захотелось драматично швырнуть их на пол. К концу же занятия она сказала что-то, из чего можно было сделать вывод — она рассердилась, потому что думала обо мне много, а я — нет. Это меня озадачило. Это совершенно противоречило тому, что она обычно говорит — обычно она говорит о себе, что ей настолько не хватает значимости, что она даже не заслуживает какого-либо внимания. Полагаю, что ее основным стремлением является желание быть единственным объектом моего внимания. А другое ее стремление быть маленькой и незаметной в действительности — лишь способ компенсировать жажду внимания.
