Кризис психоанализа - Эрих Зелигманн Фромм
Один или два примера могут более конкретно показать, что подразумевается под этим общим принципом. Человек испытывает потребность в близости с другими людьми. Близость может принимать несколько форм – например, близость подчиненного с тем человеком, от которого он зависит. В этом случае ценой близости оказывается отсутствие независимости, отсутствие собственного суждения или бунтарские тенденции, хотя часто и неосознаваемые, против того, от кого человек зависит. Близость, основанная на подчинении, тормозит полное развитие индивида и создает в нем глубокий конфликт, особенно в силу конфликта между подчинением и бунтом.
Существует только одна форма близости, которая не тормозит развитие и не вызывает конфликта или бесполезной траты энергии, – это зрелая любовь; под таковой я понимаю полную интимность между двумя индивидами, при том что каждый из них сохраняет полную независимость и в определенной мере отстраненность. Любовь по своей сути не конфликтна и не энергозатратна, поскольку соединяет две глубочайшие человеческие потребности: близость и независимость.
Другими примерами был бы правильный баланс между интеллектуальными и эмоциональными силами, между принципами безусловного всепрощающего милосердия и ответственности и структуры. Можно было бы привести еще множество примеров, которые подтверждали бы тот факт, что сама природа системы «человек» такова, что одни решения способствуют оптимальному функционированию, а другие ведут к затратному рассогласованию. Последнюю ситуацию, конечно, можно ясно видеть в патологии – в неврозах и в психозах; впрочем, не следует забывать «патологию нормальности» – культурно заданные дефекты, являющиеся проявлениями систематического дисфункционирования, которые, однако, будучи разделяемыми многими или большинством членов общества, не воспринимаются как патологические.
Вполне возможно при имеющемся знании о системе «человек» построить модель структуры характера, которая способствовала бы оптимальному функционированию и минимальной затрате энергии. Такая модель позволила бы сформулировать объективно обоснованные ценности. Аристотель и Спиноза создали такие модели, хотя и в иных терминах по сравнению с использованными здесь. Фрейд, не рассматривая проблему ценностей эксплицитно, имплицитно выявил определенные ценности, которые в наибольшей мере способствовали бы оптимальному человеческому функционированию.
Таким образом, интегрированное планирование требует интеграции системы «человек» в систему «предприятие – правительство – общество». Вполне возможно обнаружить, что нечто, экономически эффективное, оказывается гуманистически, а следовательно, социально вредным, и мы должны быть готовы делать выбор между нашими настоящими целями – то ли максимальным раскрытием человека, то ли максимальным выпуском продукции и потреблением. Мы можем сделать такой выбор, только если перестанем верить в то, что существует заранее заданная гармония между этими двумя целями или, говоря традиционным религиозным языком, что интересы Бога идентичны интересам кесаря. Существуют многочисленные свидетельства, показывающие, что мы в Соединенных Штатах и во всем западном индустриализированном мире – который включает, как я полагаю, Советский Союз – переживаем тяжелый кризис, являющийся не столько экономическим, сколько гуманитарным. Мы наблюдаем рост насилия, уныния, тревоги и изоляции, и нашего растущего потребления, по-видимому, недостаточно для того, чтобы удовлетворить голод человека, желающего делать больше, чем просто размножаться и получать материальное благополучие.
Есть ли выход из этого гуманитарного кризиса? Может быть, было бы лучше спросить: нужно ли нам создавать дефекты в системе «человек» ради того, чтобы иметь эффективную систему менеджмента и экономической производительности? Или нужно ли нам создавать больных людей ради здоровой экономики? Я не сомневаюсь, что возможно построить индустриальное общество, сосредоточенное на полном развитии человека, а не на максимальной производительности и потреблении. Однако это означало бы радикальное изменение нашей социальной структуры, наших главных целей, приоритета производства и наших методов управления. Совершенно неясно, сможем ли мы произвести такие изменения и тем самым избегнуть опасности распада. Есть, впрочем, несколько факторов, внушающих некоторую надежду. Во-первых, мы обладаем материальными средствами и техникой в добавление к теоретическим знаниям и прозрениям, чтобы гуманизировать технологическое общество. Во-вторых, имеет место увеличивающийся спрос на такую гуманизацию не только среди так называемых хиппи и студентов-радикалов, но и среди тех американцев, которые не забыли гуманистическую традицию, чьи совесть и чувство ответственности не мертвы и которые все более и более осознают, что наш образ жизни порождает мучительную скуку. Я полагаю, что рост осознания последствий для человека социальной организации нашего типа и нашего не имеющего ценности планирования может действительно оказаться решающим фактором выживания нашей цивилизации.
VI. Эдипов комплекс: комментарии к случаю маленького Ганса[39]
К 1905 году Фрейд опубликовал «Три очерка по теории сексуальности». Психоаналитические данные, полученные на взрослых, вызвали у него научную потребность доказать достоверность своих наблюдений, напрямую используя сведения из жизни ребенка. В результате этих исследований четырьмя годами позднее он опубликовал «Анализ фобии пятилетнего мальчика», работу, содержавшую множество плодотворных концепций, который, на взгляд Фрейда, доказывали патогенную роль эдипова комплекса.
Фрейд считал, что Ганс уже «на самом деле был маленьким Эдипом»[40]. Маленький Ганс получал удовольствие от того, что спал в постели матери и ходил с ней в ванную. С другой стороны, в отце он видел соперника. Сначала в Гмундене он хотел, чтобы его отец уехал, а позже, в Вене, «он стал желать, чтобы отец был “мертв”». Фрейд писал: «Страх, возникший из этого желания смерти отцу, который мог бы быть назван имеющим нормальный мотив, оказался главным препятствием для анализа и был устранен только после разговора в моем кабинете».
Для Фрейда фобии Ганса были следствием его либидозного кровосмесительного желания, направленного на мать и обостренного рождением его маленькой сестры; это событие привело к его изгнанию из родительской спальни и уменьшению материнского внимания к нему. К этому следовало добавить ненависть к отцу как к сопернику, страх перед кастрирующими наказаниями последнего и жажду Ганса продолжать заслуживать привязанность матери. Ганс желает смерти отца и испытывает ужас перед тем, что тот его кастрирует; этот ужас символически проявил себя в страхе быть укушенным лошадью. Таким образом, испуг маленького мальчика, увидевшего упавшую лошадь, является выражением его желания смерти отцу. Его желание не видеть лошадь есть проявление фобии, развившейся как бегство от обоих страхов.
Несмотря на логичность и правдоподобие аргументов Фрейда и на обилие у него клинических данных, возникли некоторые вопросы и сомнения. Первый вопрос был таков: действительно ли родители Ганса так положительны, как утверждает Фрейд, в своем поведении в отношении ребенка? «Его родители оба были в числе моих ближайших приверженцев; они согласились с тем, чтобы в воспитании своего первенца использовать не больше принуждения, чем было абсолютно необходимо для обеспечения его хорошего поведения. Поскольку
