Екатерина Мурашова - Лечить или любить?
Почему-то у меня возникло ощущение, что родители рассказывают обо всем этом с удовольствием. На два голоса, передавая инициативу, чуть ли не попадая в ритм. Бред, не может быть! — оборвала я себя и заставила вслушаться внимательнее.
Из оригинального: начал играть на какой-то дудке (что за дудка, флейта?), рисует на компьютере каких-то страхолюдов, потом распечатывает.
— Так мальчик склонен к искусствам?
— Нет, нет, что вы! У него никакого слуха нет и не было никогда, и художественных способностей гоже. В детском саду его всегда в задний ряд хора ставили, а рисунки никогда на выставку не вешали. А после — и вовсе никаких упоминаний об «искусствах». Вот, лыжная секция, мы же говорили…
— Но, может быть, теперь способности прорезались? Знаете, в переходном возрасте бывает…
— Так мы же, доктор, слышим все это и видим. Увы! Ничего не прорезалось… Лучше бы об учебе подумал. Экзамены же в этом году! Посоветуйте, есть ли какой-то способ…
— Способ — для чего?
— Ну… — родители явно замешкались. — Чтобы его заставить… Чтобы он перестал… Чтобы он начал…
То есть они хотели, чтобы их сын перестал быть подростком, легко перевела я. Но хотели ли? Что-то меня все же смущало…
— Ладно, — вздохнула я. — Сколько лет Косте?
— В следующем месяце будет пятнадцать.
— Сам он, разумеется, ко мне не пойдет. Так вы его приведите…
Костя оказался высоким тонкокостным большеглазым мальчиком, которому я не дала бы его пятнадцати лет.
— Что за дудка? — спросила я, — на которой ты играешь?
— Это флейта, — ответил Костя. — Я, понимаете, эльф.
— Это точно, — согласилась я. — Ты — эльф. А страхолюды на твоих рисунках кто — орки? Еще кто-то?
— Ну, там много разных, — в голосе Кости слышалась снисходительность: мол, вы все равно не поймете.
— А мама с папой? Они не понимают?
— Не в этом дело. — У Кости были очень взрослые глаза. Как у настоящего эльфа. — Я ж ничего такого не делаю. Они ругаются со мной, чтобы…
— Чтобы не ругаться между собой?
— Нет. Чтобы было чем заняться после работы.
— Ты не преувеличиваешь?
— Нет, вы же не знаете…
— А мне следует знать?
— Да нет, зачем вам? Я же сказал, ничего особенного.
— Хорошо, давай тогда поговорим об эльфах. Кстати, как ты относишься к драконам? Ими когда-то увлекалась моя старшая дочь, поэтому я про них более в курсе…
— Подростки — изумительные существа, — сказала я родителям Кости. — Почти инопланетяне. Они посланы в наш мир и живут в нем недолго, на полутонах яви и сновидений, как электроны на нестабильных орбитах. В их глазах всегда горит отблеск и звучит отзвук того пласта реальности, в котором живут художники. Ведь художники тоже зависают между миром идей Платона и реальностью котировки валют и картошки с огурцами. Как и художники, подростки — посредники. Этим надо пользоваться, пока возможно. Костя явно послан вам, чтобы вы могли как-то решить свои проблемы, подготовить свой семейный мир к новому этапу существования. Ведь скорее рано, чем поздно, подростки взрослеют, сваливаются на стабильную орбиту и становятся такими обыкновенными, что трудно поверить — это было: звучал тот звук, играли те краски, передвигалось в вашем пространстве это существо со своей странно-тревожной, раздражающей, инопланетно-насекомой грацией… И уже ничего нельзя вернуть…
— Это очень странно… то, что вы говорите, — сказали родители Кости, отводя глаза. — Мы не понимаем. Мы пришли, чтобы вы нам со школой помогли, экзамены… уроки… Поработать с ним… есть же психотерапия. Мы его спросили, о чем вы с ним беседовали, он сказал: о драконах. Мы, наверное, обратимся к другому психологу…
— Разумеется, — сказала я. — Только прошу, помните то, что я вам сейчас сказала.
Мать непримиримо поджала губы, а отец неохотно кивнул.
— Доктор, вы были правы! — седой мужчина с мешками под глазами тяжело опустился в кресло.
Я не вспомнила его. Он объяснял долго и путано.
— Так в чем же я была права?
— Он, Константин, стал офисным работником. Как все. Стабильная орбита — я запомнил. Ходит такой прилизанный, говорит общепринятые вещи, много времени проводит в социальных сетях. И слышать не хочет об эльфах и драконах… — мужчина горько улыбнулся. — Мы с женой развелись в тот год, когда Костя поступил в институт. Мы не ссорились, нам просто нечего было сказать друг другу…
— Мне жаль, — я склонила голову. — Но вы пришли, чтобы…
— Год назад я сошелся с женщиной, живем вместе. У нее сын-подросток. Пятнадцать лет. Он странный, весь из каких-то углов. Я пытаюсь построить с ним отношения, у меня не все получается. Я пришел, чтобы поговорить об этом. Мне не хотелось бы упустить еще раз…
Глава 19
Дорогая мамочка…
Щупленькая, невысокая женщина аккуратно присела на краешек стула и положила на мой столик медицинскую карту. Карта легла тоже на край, я даже придержала ее рукой, чтобы не упала.
— Я хочу вас сразу предупредить, Ванечка у нас приемный, — негромко, с извиняющейся улыбкой сказала женщина. — Мы его год назад из детского дома взяли. Восемь лет ему было.
Я быстро пролистала карточку. Несколько обычных неврологических диагнозов, что-то про среднее ухо, небольшой сколиоз — вроде бы ничего страшного.
— И теперь ваша семья состоит из вас, Вани… — я выжидательно взглянула на посетительницу.
— И моя мама еще. Бабушка, получается, — еще одна извиняющаяся улыбка. — Вы спросите наверняка, поэтому я сразу скажу: мне 47 лет, маме — 75. Я никогда замужем не была. Мы, конечно, маленького хотели, но нам сказали — лучше не надо. Ванечка — чудесный мальчик, мы его полюбили от всей души, но…
Ой-ей-ей! — мысленно воскликнула я, прикидывая, какой клубок проблем мог возникнуть за год во взаимоотношениях слегка отстающего в развитии мальчика-детдомовца и двух немолодых женщин, привыкших к замкнутой друг на друге жизни.
— Но, понимаете, он много рисует… и я не знаю, что делать…
Уфф! Я облегченно выдохнула — это было много лучше того, что я успела предположить. Неужели она пришла ко мне только за тем, чтобы узнать, как лучше развивать художественные способности приемного Ванечки?! А почему бы и нет? Откуда ей (инженеру-технологу — я снова заглянула в карточку) знать, как и где учат рисованию восьмилетних детей…
— Вы принесли Ванины рисунки? — спросила я. — Я хотела бы взглянуть…
— Да, конечно, простите, сейчас. — Женщина покопалась в старой пузатой сумке и вынула тощую пластиковую папочку.
Я просмотрела рисунки. Яркие цвета, лохматое солнце, домики, дороги, уходящие вдаль, какие-то неопределенные улыбающиеся звери с толстыми лапами — не то собаки, не то медведи. И надписи на каждом рисунке — корявыми детскими буквами: «Дарагой мамочке от сына Вани с любовю».
— Очень трогательно, — признала я. — А что ж вы так мало рисунков принесли? Говорите, он много рисует…
— А они все одинаковые. — На этот раз ее улыбка показалась мне болезненной. — И к тому же он не хочет…
— Расскажите подробней. Что у вас там происходит с этими рисунками?
Я не сразу сумела разобраться в ее рассказе, потому что она перескакивала с одного на другое, явно стремясь выговориться и одновременно опасаясь сказать что-нибудь… не знаю даже какое слово употребить… вроде бы термин «политкорректность» для внутрисемейных дел не подходит? Сказать что-нибудь лишнее — наверное, так будет правильнее всего.
Ванечка учится в третьем классе коррекционной школы. Учителя им, в общем-то, довольны — мальчик к учебе малоспособный, но старательный и не агрессивный. Никакой радикальной необходимости в коррекционной школе, как я поняла, не было, но в районо маме и бабушке сказали, что там маленькие классы и «вам так будет легче на первых порах». Друзей у Вани в школе практически нет, хотя в школе он проводит много времени — до пяти-шести часов вечера, там же обедает, гуляет, готовит уроки. Год назад он рассказал одноклассникам, что прежде жил в детдоме, а теперь его мама и бабушка «нашли». С тех пор одноклассники (большинство из них старше Вани, так как сидели в одном классе по несколько лет) зовут его Подкидышем. Ванечка, к огорчению приемной мамы, отзывается на кличку.
Ваня может долго и внимательно заниматься одним делом — клеить, вырезать, рисовать, переписывать упражнение. Любит помогать по дому — мыть посуду, пылесосить, вытирать пыль. В математике и чтении он не преуспевает, а вот его рисунки хвалили еще в детдоме — они всегда были красочные и веселые. Рисовать Ваня любит, взявшись, никогда не бросает работу на полдороге, может целый день потратить на то, чтобы раскрасить разными карандашами весь лист. Маме и бабушке рисунки тоже понравились. «Ты подаришь мне этот рисунок на память?» — «Конечно, мамочка!», «Конечно, бабушка!»
