Эдуард Киршбаума - Психологическая защита
Полный уход от тотальности — это уход из жизни, это — самоубийство. В реальности же уход с одного участка действительности, как правило, компенсируется приходом в иную сферу жизнедеятельности. В этом смысле у ухода много общего с творческой сублимацией. И границы между ними трудно провести. Однако уход, видимо, отличается от сублимации тем, что занятие новой деятельностью носит компенсаторный, защищающий характер и новая активность имеет негативные предпосылки: она была результатом бегства, результатом ухода от неприятных переживаний, действительного переживания неуспехов, страхов, некой некомпетентности, несостоятельности. Здесь несвобода не была переработана, не была пережита, она паллиативно была заменена другой действительностью. Как это ни парадоксально звучит, уход и приобретение свободы над другой ситуацией, другим объектом обнаруживает, насколько сильно личность эмоционально связана, увязана в предыдущей ситуации, насколько эта первая ситуация не переработана.
Наиболее часто встречаемым вариантом ухода является фантазия.
В своем первом приближении защитную фантазию можно определить как символическое ("воображаемое") удовлетворение блокированного желания. Читаем у Фрейда: "Можно сказать, что счастливый никогда не фантазирует, это делает только неудовлетворенный. Неудовлетворенные желания являются движущими силами фантазий, каждая фантазия — есть явление желания, корректура действительности, которая чем-то не удовлетворяет индивида" [см.: 88, с.55].
Блокированное желание, реально пережитая травма, незавершенность ситуации — вот тот комплекс причин, которые инициируют фантазию. При этом причина фантазии может лежать далеко в прошлом, в детстве. С помощью фантазии человек заново интерпретирует ситуацию реального прошлого, которая чем-то или кем-то травмировала фантазирующего. В процессе фантазирования человек осуществляет "историческую компиляцию" [88, с.64]. "Как только он поднимает волшебную палочку фантазии, сразу же мучительные ситуации детства становятся подлостями окружения, поражение превращается в победу, а собственная наглость трансформируется в скромность" [88, с.64].
Весь огромный комплекс причин, которые заставляют человека убегать в мир иллюзорного, фантастического решения проблем, можно по-разному классифицировать. Сам Фрейд, например, считал, что "инстинктивные желания различаются по полу, характеру и жизненным условиям фантазируемой личности; однако их без труда можно сгруппировать по двум направлениям. Это или честолюбивые желания, которые служат возвышению личности, или эротические" [88, с.55].
У подростка, которого обидели, как ему кажется, незаслуженно, работа обиды как раз и состоит в переинтерпретации той фразы, того поведения со стороны окружения, которые и предстают как незаслуженные. А дальше в "дневных грезах" он воображает себе картину, как он умирает, его хоронят и оплакивают его потерю. Со смертью все поймут, кого они потеряли, кого они оскорбляли. В иллюзорном отвержении совершается акт самоподтверждения, выстраиваются те отношения, которые хотел бы подросток иметь с окружающими. В данном случае от хочет быть объектом любви, почитания.
В честолюбивых фантазиях объект желания — сам подросток. Он хочет быть желанным для других объектом.
А в эротически окрашенных желаниях объектом становится кто-то другой из близкого или далекого социального окружения, кто-то, кто в реальности объектом моего желания и быть не может.
Мы полностью согласны с К.Омом, который утверждает, что "детское Я пользуется фантазией для того, чтобы утолить боли социализации" [88, с.71].
Интересна такая типичная фантазия, как "фантазия избавления", которая соединяет в себе одновременно оба желания, и честолюбивое и эротическое. Человек представляет себя спасителем, избавителем.
Пациентами Фрейда часто были мужчины, которые в своих фантазиях проигрывали желание спасти женщину, с которой они имели интимную связь, от социального падения. Фрейд вместе с пациентами проанализировал истоки этих фантазий вплоть до начала проявления Эдипова комплекса. Началом фантазий избавления были бессознательные желания мальчика отнять у отца любимую женщину, мать мальчика, самому стать отцом и подарить матери ребенка. Фантазия избавления — это выражение нежных чувств к своей матери. Затем с исчезновением Эдипова комплекса и принятия культурных норм эти детские желания вытесняются и затем уже во взрослом состоянии проявляются в воображении себя избавителем для падших женщин.
Раннее появление фантазии избавления может инициироваться тяжелой ситуацией в семье. Отец алкоголик, устраивает пьяные дебоши в семье, бьет мать. И тогда в голове ребенка оживают картины избавления родной матери от деспотичного отца вплоть до представления идей убийства отца. Интересно, что в жены такие мальчики-"избавители" выбирают женщин, которые своей субдоминантностью напоминают им их несчастную мать. Сугубо фантастическое избавление от отца не мешает ребенку идентифицироваться с доминантной позицией отца-тирана. Для новой женщины в его жизни он, как правило, будет выступать как муж-тиран.
Этим примером мы хотим подчеркнуть, что фантазия, как и другие защитные механизмы, помогает решить ситуации лишь паллиативно, иллюзорно.
Нам интересна еще одна классификация причин защитной фантазии. Во-первых, причиной фантазии являются реальные ситуации блокирования влечений, реально пережитая или переживаемая травма. В самом начале своей психоаналитической карьеры Фрейд выдвинул гипотезу о попытке сексуального совращения малолетних близкими лицами, "дядюшками и тетушками", старшими сиблингами или даже родителями. При этом попытку совращения родственники могут совершать как сознательно, так и бессознательно (в разных играх). Ребенок переживает сцену собственного совращения с мучительным аффектом ужаса, стыда, страха, психической боли. Ребенок если не осознает, то по крайней мере ощущает безнравственность поступка взрослого, но чаще всего нет того, с кем он эту ситуацию мог бы обсудить, переработать. Он пытается сделать это самостоятельно. Но это превышает силы ребенка. Уже тогда возможны попытки фантастической переработки травмы в "фантазиях возмездия", но чаще всего ситуация просто вытесняется, полного забвения травмы не происходит.
Если в настоящее время к вытесненной травме прибавляется какая-то актуальная травма или событие, которое вызывает воспоминание из детства, то оживает та страшная ситуация, которая не получила своего завершения, финала возмездия и избавления раньше.
Во-вторых, причиной фантазии могут быть сами фантазии, "тайные желания". Здесь новая фантазия — это попытка защититься, избавиться от того, что желаю, а эти мои желания постыдны, они — страшное нарушение культурных норм. Даже помыслить "это" — страшное преступление.
В своей дальнейшей психоаналитической практике Фрейд вышел за рамки гипотезы о совращении, он пришел к убеждению, что в воспоминаниях его пациентов речь шла не о действительных попытках совращения, а о тайных желаниях, фантазиях самого ребенка — быть со-
IIliHEHOC
вращенным или совратить кого-нибудь. Как правило фантазия ребенка представляет собой межличностные ситуации, которые дают возможность "преступному" желанию исполниться. Но цензура сильного Сверх-Я приходит в ужас от таких фантазий и вытесняет их. Первая фантазия — "жениться на своей матери" сменяется вторичными фантастическими сценами женитьбы на принцессе или на Золушке. Первичные фантастические сцены ужаса от угрозы наказания кастрацией со стороны отца за игры гениталиями или за желание отнять место у отца рядом с матерью превращается в фобический невроз — боязнь нападения со стороны белой лошади (случай с пятилетним Гансом).
У фантазии есть не только причины, но и финальная направленность, "для чего". Как правило, в фантазии представлен предмет потребности и часто совершенно нереальные способы и пути движения к вожделенному предмету. Фантазия — это, конечно же, ситуация переноса желания на замещающий предмет, на замещающую ситуацию, которая совершается только в голове фантас- га. С другой стороны, даже в фантазии вожделенный пред- меч может быть завуалирован, скрыт. Контроль цензуры может быть настолько силен, что даже помечтать в реальной испостаси не дает, а скроет, завуалирует и в фантазии совершит подмену реального образа фантастическим, мнимым.
Беда многих фантазирующих в том, что фантастические образы воспринимаются как прямые знаковые представители реальных предметов и желаний. Фантастические образы — это скорее метафорические символы желания. Их нельзя буквально прочитывать и интерпретировать, и тем более нельзя ими напрямую руководствоваться в действительности. Нет ничего ужаснее для реальности, когда утопии — идеальные, фантастические образы — пытаются претворить в реальность. Чем больше пытаешься выстраивать жизнь по стерильному воображаемому образцу, тем больше приходится убегать из этой кошмарной реальности в мир утопических мечтаний. Чем ужаснее реальность, тем чище и стерильнее фантазии.
