Дональд Винникотт - "Пигля": Отчет о психоаналитическом лечении маленькой девочки

Я: Что такое мерзкая?

Габриела: Это когда капризничают. Иногда я капризничаю. [Здесь речь пошла о том, как она ехала на поезде в Лондон.] Мы ехали под землей. Смотри! [Она схватила плюшевую зверюшку.] Сусанна загрустила, когда Габриела уезжала в Лондон. Ой! [певучим голосом] Когда моя большая сестра вернется? Я нужна ей, чтобы помочь, когда она идет на горшок. Сегодня утром я открыла туалет; она пришла ко мне; хотела, чтобы я сняла что-то, чтобы сходить по-большому. Каждую ночь у меня большое беспокойство. Это из-за черной мамы. Я хочу свою кроватку. У нее такой нет. Плаща нет, так что я промокну. Она не заботится о своих маленьких девочках.

Я: Ты говоришь о своей маме и о том, что она не умеет о тебе заботиться.

Габриела: Мама-то знает. Это мама с очень страшным черным лицом.

Я: Ты ее ненавидишь?

Габриела: Не знаю, что со мной происходит. Боже мой! Меня выталкивает из кроватки черная мама, а у меня такая хорошая кроватка. "Нет, Пигля, у тебя нет хорошей кроватки" [здесь она "внутри" опыта]. "Нет, Пигля, у тебя нет хорошей кроватки". Она сердится на маму. "У тебя такая ужасная кровать для этой ужасной девочки!" Я нравлюсь черной маме. Она думает, что я умерла. Страшно [смысл по необходимости затуманен]. Глупо [?] меня видеть. Она ничего не знает о детях или малышах. Черная мама ничего не знает о малышах.

Я: Твоя мама ничего не знала о малышах, когда у нее родилась ты, но ты научила ее быть хорошей матерью для Сусанны.

Габриела: Сусанна очень грустит, когда я ухожу в магазин, и очень рада, когда я возвращаюсь. Ой, мама, мама, мама! [она сказала это с большой печалью в голосе]. Мне не нужна красивая большая сестра, которая может поцеловать меня, когда ей грустно и на прощание. У тебя игрушки сзади. Их трудно достать. Вот несколько домиков. Сусанна разбудила меня однажды ночью.

Я: Ах, какая зануда!

Габриела сцепляла один паровозик с несколькими платформами, но это у нее получалось с трудом, потому что они друг к другу не подходили. И тут наступил длительный период неопределенной деятельности и, возможно, у меня самого в течение этого периода было несколько сонливое состояние из-за того, что не происходило ничего определенного (записи, относящиеся к этому периоду, страдают изъянами, свидетельствующими о моих собственных трудностях). Она бормотала что-то о поездах, что-то о колесах, а потом сказала: "Мне холодно. У меня были перчатки". Отключенность Габриелы порождала неопределенность материала и, в свою очередь, мою собственную отключенность. В некотором смысле я "принял" ее проекцию или "подхватил" ее настроение. Здесь я определенно заметил, что был в сонном состоянии, но у меня нет никакого сомнения в том, что я вернулся бы в состояние бодрствования, если бы что-нибудь происходило. Этот смутный период закончился тем, что Габриела велела мне нарисовать тигра на желтой электрической лампочке.

Габриела: Славный. Я такого видела раньше. Покажу папе. Мама долго не хотела ребенка, а потом она хотела мальчика, а получилась девочка*. У нас, у меня и у Сусанны, когда мы станем взрослыми, будет мальчик. Нам придется найти папу-мужчину, чтобы выйти за него замуж. Вот какие-то ботинки. Вы слышали, что я сказала, мистер Винникотт? У меня славные платформы для багажа.

На этом этапе я сделал некую интерпретацию о ней в положении мальчика относительно Сусанны в эдиповом треугольнике. Она продолжала: "Это моя кроватка, так что я не могу ехать на поезде к доктору Винникотту. Нет, ты не хочешь ездить к доктору Винникотту. Он в самом деле знает про плохие сны. Нет, не знает. Знает. Нет, не знает". (Это был разговор между ней и другой ее частью). "Он не хочет, чтобы я от нее избавилась".

Я говорил о черной маме как о сне, пытаясь объяснить Габриеле, что черная мама относится к области сновидений и что при пробуждении мы имеем дело с противостоящими друг другу идеями — о черной маме и реальных людях. Пришло время, когда мы могли говорить о снах, вместо того чтобы говорить о внутренней реальности, ошибочно представляемой в качестве "действительно существующей" внутри.

Габриела: Я лежала совсем тихо со своим ружьем. Пыталась ее застрелить. А она просто ушла. Ты знаешь, что люди со мной делают? Я спала. Я не могла разговаривать. Это был только сон.

Я: Да, это был сон, а во сне была черная мама.

Я спросил, хочет ли она, чтобы плохая мать была реальным человеком или человеком во сне.

Габриела: Знаешь, по ТВ показывают людей, которые стреляют? [Здесь она "стреляла", многократно втыкая палец в дырку, проделанную в животе олененка]. Не знаю, почему от этого получается такой забавный шум. Кто-то напихал ей внутрь солому. Она плачет. Она не готова делать детей. Ты получил открытку, которую я тебе послала? Я ничего не хотела сказать. Знаешь, что у меня есть? У меня есть несколько костей домино для ... [Она назвала имя маленького мальчика, который жил по соседству. Играла с корабликами]. Кто-то стреляет, поэтому они не могут встать. [Она взяла зеленую платформу]. Вот красивый цвет [она издала музыкальный звук]. Сусанна иногда меня щекочет.

Затем Габриела сказала что-то похожее на "Гаггаагур". Это было связано с разговором между ней и Сусанной: "Что это?" (Это была часть забора). "Мистер Винникотт, я не могу здесь еще долго оставаться, так что ты не мог бы меня принять в другой день?"

Легко было бы предположить, что она была недовольна мной из-за моей сонливости, но фактически, вероятно, что весь этот эпизод (даже включая мою сонливость) был связан с большой тревожностью Габриелы, делавшей ясное общение невозможным. Тревога, несомненно, имела отношение к снам о черной маме. Я спросил ее о снах, и она сказала: "Мне приснилось, что она умерла. Ее там не было". В этот момент она сделала нечто такое, что, я уверен, имело большое значение, что бы оно ни символизировало. Я могу судить об этом по тому факту, что изменился весь характер сеанса. Получилось так, будто все остальное было оттеснено на второй план, для того чтобы могло произойти это. Она взяла голубую глазную ванночку и стала совать ее в рот и вынимать изо рта, производя при этом сосательные звуки, и можно было сказать, что она испытывала нечто очень похожее на общий оргазм.

Габриела: Я ее очень любила. Ба-а! Это мило. Кто стрелял в маму? У мишки было ружье, но оно сломано. Черная мама — это моя плохая мама. Мне нравилась черная мама. [Это был сон, сообщенный в форме игры. Она продолжала говорить о славной платформе.] Давай еще играть.

В этот момент я сказал, что пора заканчивать. Иными словами, в течение этого часа состояние тревоги было в определенной мере преодолено — это был новый этап в достижении амбивалентности.

Вечером родители позвонили мне и спросили, что я могу им сообщить. Я сказал, что этот сеанс трудно было понять, но все указывало на то место, где была убита мама. В этих условиях черная мать — это утраченная хорошая мать. Случай с глазной ванночкой и оргазменным ощущением, видимо, указывает на то место, где Габриела обнаружила пропавшую хорошую мать вместе со своей собственной оргазменной способностью, которая, очевидно, была утрачена с хорошей матерью.

Примечание

Теперь в памяти встает образ настоящей матери, съеденной оргазменным путем и также застреленной в амбивалентности, заменяя тем самым более примитивное расщепление на хорошую мать и черную мать, которые взаимосвязаны в силу расщепления между субъективным и тем, что воспринимается объективно.

Через несколько дней родители позвонили и сообщили, что в девочке произошли очень большие перемены. Она стала "более полноценным человеком и душевным ребенком". Теперь она играет со своей маленькой сестрой и меньше страдает от мании преследования. В результате и сестренка на нее так не нападает. Она стала ласковой со своей матерью и может играть с ней гораздо больше, чем раньше. Внезапно она сказала: "Я отдала свои дурные тревоги доктору Винникотту, а от него приняла хорошие" (выгадывая на новом размежевании идентичностей).

Это улучшение продолжалось три недели. Потом девочка опять начала тревожиться из-за черной мамы. За эти три недели произошло такое большое улучшение, что родители воспряли духом. Физически девочка болела, но несмотря на это, у нее было больше живости, чем раньше, и она играла с сестрой. Она говорила: "Когда у Винникотта день рождения? Хочу послать ему подарок, только не надо его заворачивать". Однажды она сказала матери: "Ты становишься черной мамой, когда сердишься". Однако в глубинном смысле черная мама — это первородная хорошая или субъективная мама.

Комментарий

(Сильный насморк)