Александр Секацкий - Прикладная метафизика
Иное дело агональные тусовки — в каждой из них присутствует самобытная философская составляющая, притом отражающая сознательный выбор и специально культивируемая. Экзистенциальные и художественные авангарды сегодняшнего дня, распределенные по агональным тусовкам, оказываются не только активными потребителями философии, но и генеральными заказчиками, размещающими свой заказ не по знакомству, а лишь в компаниях с безупречной репутацией. Такова сегодня всемирная практика, но даже на этом фоне российские тусовки, прежде всего в Москве и Петербурге, выглядят «самыми агональными». Философская признанность в современной России рождается из совмещения университетской деятельности с участием в агональных тусовках. Одобрение майдана значит при этом не меньше, чем внимание академической аудитории.
Однако местным авторитетам редко удается подчинить себе майдан. По-настоящему властвуют не они, а незримо присутствующие призраки — Лиотар, Бодрийар, Деррида, Делез, Гваттари, Нанси, Вирильо, — регулярно вызываемые спиритическими сеансами настойчивых упоминаний. Местные знатоки философии выступают чаще всего в роли медиума, расшифровывая, что именно сказал тот или иной авторитет, вызванный по соответствующему поводу. Единственным призраком-соотечественником, активно материализуемым в спиритических сеансах авангардных тусовок, является живущий в Германии Борис Гройс. Дополнительное уважение Гройс завоевал еще и тем, что перешел на немецкий и отказывается переводить свои тексты на русский даже по просьбе влиятельных философских журналов Питера и Москвы.
Агональных тусовок, которые объединяли бы исключительно профессиональных философов, очень мало. Довольно долго эту роль выполнял так называемый методологический семинар Щедровицкого, но в последние годы он перешел в устойчивую отстойную стадию. Данный путеводитель рекомендует как более интересные, в том числе и в своей философской составляющей, площадки художественных авангардов. В Петербурге это «Борей», «Пушкинская — 10», «Новые тупые», Петербургские Фундаменталисты и Музей сновидений имени Фрейда. В Москве — галерея Гельмана, клуб ОГИ — впрочем, перечислять можно долго, что вряд ли имеет смысл ввиду быстро меняющейся топографии.
Философские вкусы тусовок включают в себя почти весь набор того, что может предложить академическая среда — и кое-что из того, что она предложить не может. От философии требуется единственное — быть модной. Ничего не поделаешь, производство моды и есть основное предназначение авангардов, производство истины является всего лишь эпифеноменом. Впрочем, победительным девизом этих наполненных жизнью майданов служат перефразированные строки Пушкина: «Чем меньше истину мы любим, тем легче нравимся мы ей». Содержательных ограничений философия, циркулирующая внутри тусовок, практически не имеет: проблемы науки, языковые игры, статус художника, забвение бытия — эти и множество других тем могут в разное время входить в интеллектуальное меню. Правда, философия редко претендует на роль основного блюда, оставаясь обычно приправой, метафармакологической добавкой, используемой наряду с другими медиаторами общения — кофе, алкоголем, легкими наркотиками.
Из общения почти полностью исключен режим длинного монолога, на семинарах и микроконференциях, которые практикуют в большинстве агональных тусовок, краткость всегда поощряется. Излагается идея, а подробный ход аргументации везде, где это можно, заменяется отсылкой к соответствующему авторитетному автору, обязательно модному и актуальному в данный момент. Кстати, вопреки расхожему мнению, философская классика (Платон, Лейбниц, Кант) неизменно присутствует в интеллектуальном круговороте регулярного общения, хотя бы уже потому, что никогда не выходит из моды. Соответственно, странствующий по агональным тусовкам ценитель Канта будет пользоваться большей востребованностью, чем, например, знаток Жижека, если речь идет о достаточно большом промежутке времени, — это следует взять на заметку исследователю-номаду.
На философском майдане все иначе, чем в греческом зале, здесь не допускается никакой расслабленности, не проходят наивность, просветительство, «высокий штиль», столь любимый стражами духовности, морализаторский пафос (за исключением пафоса обличения ересей). Агональная тусовка к тому же отличается ярко выраженной аллергией на повторы. Зато поощряется синтез охмурянтов, уже упоминавшихся философских конструкций, не имеющих отношения к внутренней философии (наоборот, заглушающих ее позывные). Охмурянты вообще могут служить отличительным признаком авангардных площадок, поскольку в отстойных тусовках и соседских компаниях их заменяет снисходительный обмен фиксами. Синтез охмурянтов требует владения целым набором компактных философских техник, причем владения в режиме импровизации.
Вот образец охмурянта, синтезированный агональной тусовкой Музея сновидений имени Фрейда.
В своем «Толковании сновидений» Фрейд сопоставляет экскременты и деньги, не делая, однако, самого любопытного решающего вывода. Маэстро, со свойственной ему проницательностью, сравнивает какашку с подарком: ребенок дарит первый подарок своим родителям, он дарит то, что впервые произвел самостоятельно, то, что стоило ему целенаправленных усилий.
Теперь необходимо пойти дальше и признать, что усилие дефекации и есть первое трудовое усилие в человеческой жизни, а его продукт — первый продукт труда, архетип всех последующих продуктов и самого производства. Понимание и надлежащее истолкование этого факта способно вызвать подлинную революцию в политэкономии. Достаточно хотя бы заметить, что трудовая протестантская этика опирается на исключительно добросовестное отношение к утреннему туалету: что еще способно служить эталоном систематического трудового усилия, отличающего, по мнению Макса Вебера, подлинный капитализм от капитализма авантюрного?
Уже сам Фрейд объяснял бережливость, склонность к коллекционированию и ряд других черт характера преобладанием анальной эротики. Остается сделать один шаг — от анальной эротики к анальной политэкономии. Тогда сразу становится ясно, откуда берется удовлетворение от проделанной работы, не сводимое к оплате труда. Ибо физиологический коррелят такого удовлетворения всегда под рукой, точнее говоря, за спиной. Опять же, человек, который мается бездельем, наверняка при этом мается еще кое-чем, тут исключительно плодотворным выглядит сопоставление стимулов к труду и средств от запора. Наконец, возможность отчуждения продукта труда в форме товара, о которой так любят спорить экономисты-теоретики, опирается на неизбежность расставания, судьбу всякого акта дефекации.
Синтез и своевременная презентация охмурянтов — это ручная работа, сходная с практикой софистов. Но даже простой обмен философскими новостями, обычный интеллектуальный треп, в условиях майдана начисто лишен небрежности, столь характерной для отстойных тусовок. Руморология (циркуляция слухов и сплетен), составляющая фоновый уровень общения в любой неформальной группе, воспринимается здесь как дело в высшей степени ответственное. Чрезвычайно высоки, например, требования к свежести новостей, период полураспада руморологической единицы сопоставим со скоростью обновления строки новостей в Интернете:
— Кстати, а знаешь, как умер Жиль Делез? Он выбросился из окна. Последнее время он много чудил — отращивал длинные ногти, из-за чего не мог работать на компьютере. Тексты набирали его аспирантки, причем Делез требовал, чтобы у них были белые трусики.
— Да, старик, слышал об этом кое-что. Заметь, что Делез всего на год пережил своего друга Фили Гваттари. А тот умер прямо на бабе. Оргазм, совпадение Эроса и Танатоса — классная смерть.
— Да уж. Но Бланшо придумал не хуже. Никто ведь до сих пор не знает, жив он или нет. Все-таки родился в 1901 году, и последним его видел Филип Соллерс лет десять назад. Но тексты-то появляются. Говорят, есть специальный человек, который каждый день приходит звонить в дверь его парижской квартиры. И иногда оттуда высовывается рука с дискеткой…
— Даосский принцип незаметного исчезновения. Единственный стоящий практический результат, который можно извлечь из философии.
— А не была ли это рука зятя Магомеда, пророка Али? (Присутствующие смеются.)
— Кстати, рука Али или самого Аллаха дотянулась и до Сорбонны. Переход в ислам Генона был первой ласточкой, Роже Гароди обозначил моду, а теперь принятие ислама французскими интеллектуалами — дело рутинное. Каждый пятый преподаватель таскает с собой на кафедру молитвенный коврик.
— М-да. Выходит, скромничали арабские мудрецы, когда утверждали: «Сколько ни проповедуй дыне волю Аллаха, она не станет расти в форме полумесяца».
