Ролло Мэй - Мужество творить
Дело не в том, какие поэты нам более нравятся. Речь идет о чем-то более фундаментальном, а именно о природе символов и мифов, рожденных в творческом акте. Символы и мифы действительно вводят в сознание инфантильные, первичные страхи, бессознательную тоску и другие первичные содержания психики. В этом заключается их регрессивный аспект. Однако, вместе с тем, они порождают новые понятия, новые формы и открывают действительность, которой, в прямом значении слова, ранее не было, действительность не чисто субъективную, но такую, которая является и внешним по отношению к нам полюсом. Это прогрессивный аспект мифов и символов, который направлен вперед. Он имеет интегрирующий характер. Это прогрессивное открытие структуры нашей связи с природой и нашей собственной экзистенцией, как удачно выразил это французский философ Поль Рикер. Это дорога к универсальным понятиям, которая ведет за пределы обособленного, личностного опыта. Именно этот прогрессивны аспект символов и мифов почти полностью игнорируется при традиционном психоаналитическом подходе.
Более высокое состояние сознания — которое, по нашему определению, сопутствует встрече и является состоянием, при котором дихотомия субъективного опыта и объективной действительности преодолевается и рождаются символы, открывающие новые понятия, — традиционно принято называть экстазом. Так же, как и страсть, экстаз является качественной, а не количественной характеристикой эмоций (или, точнее, качественной характеристикой связи, где одна из сторон носит эмоциональный характер). Экстаз представляет собой временное преодолением дихотомии субъект-объект. Интересно то, что в психологии не рассматривается эта проблема, а работу Маслоу об опыте "пиковых" переживаний можно считать единственным достойным внимания исключением. Обычно же, говоря об экстазе, мы приписываем ему уничижительный или невротический характер.
Встреча несет с собой также и страх. После того, как мы описали опыт Джакометти, думаю, нет нужды лишний раз говорить о "страхе и трепете", которые переживают творческие личности в минуты встречи. Классическим примером подобного страха является миф о Прометее. У. X. Оден как-то отметил, что всегда испытывает страх, когда пишет стихи не "забавы ради". "Забаву" можно назвать встречей, в которой страх на время выносится за скобки. Однако в зрелом творчестве художник должен смириться со страхом, если он хочет (а вместе с ним и мы, которым предстоит воспользоваться плодами его труда) испытать радость творчества. На меня произвели сильное впечатление исследования Франка Баррона, предметом которых явилась творческая личность в науке и искусстве[26]. Эти исследования наглядно показывают, как творческие личности пытаются справиться со своим страхом. Баррон определяет "творческую личность" как такую, которая, по всеобщему мнению, внесла значительный вклад в область своей деятельности. Людям, отвечающим этим критериям, и контрольной группе, состоящей из "обычных" людей, были предъявлены наборы карточек, подобные тем, что используются в тесте Роршаха. На части карточек были изображены упорядоченные, систематизированные узоры, а на остальных — хаотичные, несимметричные, и неупорядоченные. "Обычные" люди выбирали узоры упорядоченные и симметричные, поскольку они им нравились больше — им нравилось, что эти узоры являются "оформленными". В то же время, творческие личности предпочитали карточки, узоры на которых были хаотичными и неупорядоченными, поскольку, с их точки зрения, они были более интересны, являлись для них вызовом. Они, подобно Богу в книге Бытия, создавали порядок из хаоса. Они выбирали "беспорядочный" мир, они ощущали радость встречи с ним — радость предстоящего его упорядочения. Они были способны принять страх и использовать его для моделирования собственного порядка универсума "близким их сердцу" способом.
Согласно нашей теории, страх возникает в результате раскола между "я" и окружающим миром, раскола, происходящего в момент встречи. Наше чувство самотождественности оказывается под угрозой; мир, данный нам в опыте, изменяется, а поскольку существует корреляция между "я" и окружающим миром, мы тоже изменяемся. Будущее, настоящее и прошлое создают новый гештальт. Несомненно, это не абсолютное правило (вспомним Гогена, бежавшего на Таити, или Ван Гога, впавшего в психоз), однако правда такова, что встреча в определенном смысле изменяет соотношение "я — окружающий мир". Страх, который мы переживаем, — это преходящее чувство отчуждения, страх перед ничто. По моему мнению, творческие личности отличаются от всех других тем, что умеют жить со страхом, хотя расплачиваются за это дорогой ценой[27]: отсутствием чувства безопасности, ранимостью и беззащитностью перед собственным "божественным безумием", как называли это состояние древние греки. Эти люди не избегают небытия, открыто вступают с ним в схватку, заставляя его преобразовываться в бытие. Они стучатся в тишину, чтобы им ответила музыка, преследуют пустоту до тех пор, пока не вынудят ее обрести смысл.
ТЕРАПЕВТИЧЕСКАЯ РОЛЬ ДЕЛЬФИЙСКОГО ОРАКУЛА
Среди гор, в Дельфах, стоит храм, который в течение многих столетий имел огромное значение для древних греков. Греки с присущей им гениальностью умели находить прекрасные уголки для своих святынь, но Дельфы расположены особенно удачно: в широкой долине, растянувшейся от горного массива до глубоких зелено-голубых вод Коринфского залива. Это место сразу вызывает священный трепет и покоряет своим величием, как и положено храму. Здесь греки искали помощи в преодолении собственных страхов. И в полные хаоса архаические времена, и в классический период Аполлон здесь давал советы устами своих жриц. Сократ нашел здесь выбитую на стене пронаоса свою знаменитую максиму "Познай самого себя", которая с этого времени стала краеугольным камнем психотерапии.
Греки, люди впечатлительные и в те неспокойные времена опасавшиеся за свою судьбу, семью и будущее, отправлялись в Дельфы за советом, поскольку Аполлон был искушен в "сложных интригах, которые плетутся между богами и людьми", по словам профессора Э. Р. Доддса. В своей замечательной работе об иррациональном в культуре Древней Греции он пишет:
"Без дельфийского оракула греческому обществу с трудом удалось бы переносить напряжение, в котором оно жило в древние времена. Сокрушающее чувство человеческой малости, отсутствие безопасности, ужас божественных фтонов и возбуждающих страх миазмов — тяжесть всего этого, вместе взятого, была бы невыносима, если бы не помощь, которую мог оказать безошибочный божественный советчик, если бы не уверенность, что за внешним хаосом кроется мудрость и замысел"[28].
Аполлон помогал людям противостоять страху, который сопутствует временам перемен, брожений, созидания и активного развития. Важно уяснить, что это не невротический страх, характеризующийся движением вспять, торможением и блокировкой витальности. Архаический период в Древней Греции был временем рождения, временем оживленного развития, которому сопутствовало замешательство, вызванное ослаблением внешних и внутренних ограничений. Страх, связанный с новыми возможностями, греки переживали на всех уровнях: психологическом, политическом, эстетическом и религиозном. Новые возможности они воспринимали как вынужденные и не всегда желанные из-за этого страха, который неизменно сопутствует эпохам перемен.
Храм в Дельфах приобрел значимость в период, когда прежняя стабильность и семейные узы рушились, и личности предстояло взять ответственность на себя. В Греции эпохи Гомера жена Одиссея Пенелопа и его сын Телемах могли управлять семейными землями, независимо от того, был ли Одиссей дома, или принимал участие в Троянской войне, или же странствовал десять лет по "морю, темному, словно вино". Однако в архаический период семьи начали объединяться в города. Каждый молодой Телемах чувствовал, что пришло время, когда необходимо выбрать свое будущее и найти свое место в новой городской общине. Каким же неисчерпаемым источником становится миф о молодом Телемахе для современных писателей, ищущих свою самотождественность. Один из аспектов этого мифа отразил Джеймс Джойс в "Улиссе". Томас Вулф часто обращается к рассказу о Телемахе как к мифу о поиске отца, поскольку эти поиски были столь же реальны для Вулфа , как и для древних греков. Вулф, как и каждый современный Телемах, открыл жестокую, болезненную истину, что "не удастся вернуться домой".
Города-государства погружались в анархию, тиран сменял тирана (термин, который в греческом языке не имеет такого негативного значения, как в английском языке[29]). Стихийно избираемые вожди старались придать новой власти определенные законы. Возникали новые формы управления городами-государствами, новые законы, новый образ бога — все это давало индивиду новые моральные силы. В период изменения и развития становление нового часто переживается личностью как угроза[30], со всеми сопутствующими этому страхами и стрессами.
