Абрахам Брилл - Лекции по психоаналитической психиатрии
Такие феномены встречаются не столь редко, как можно представить. О подобных случаях многократно сообщалось, но сам я видел только один из них. Мальчик попал в поле моего внимания, потому что его отец был бедным человеком и демонстрацией сына старался заработать на жизнь. Служащий благотворительной организации привел ребенка ко мне и спросил, что следует с ним делать. Как правило, люди со способностью к мгновенному счету утрачивают свой дар в раннем возрасте. Кроме того, многие из них в четырнадцатилетнем возрасте или несколько позднее заболевают шизофренией. Собственно факт выставления и шумиха плохо сказываются на ребенке. Я поэтому посоветовал родителям мальчика прекратить показывать его, не обращать внимания на его талант и создать обычную обстановку, позволяющую получить образование в школе.
Родители последовали моему совету, и я услышал о мальчике только через восемнадцать лет, когда получил предложение встретиться с ним. Мне, естественно, хотелось узнать, сохранил ли он свой талант. Оказалось, что талант был утрачен в возрасте восьми-девяти лет, и теперь этот вполне приспособленный к жизни человек по способности к счету ничем не отличался от обычных людей.
Я уже говорил, что одаренность этого типа, за редким исключением, исчерпывается в раннем возрасте. Французы называют таких людей «гениотами»— гениями в одной особой специальности и идиотами во всем остальном. Более того, они не способны объяснить свой талант. Маленький мальчик, например, не мог объяснить свои удивительные достижения. Талант раскрылся случайно в пятилетнем возрасте. Его десятилетний брат со школьными товарищами выполнял домашнее задание. Малыш мешал, надоедая ответами в задачах на сложение. Сначала старшие ребята не верили, но затем поняли, что он действительно дает правильные ответы.
Каждый случай необычайной способности к запоминанию представляет собой яркое проявление одаренности. Эти люди так много могут запомнить! Мы очаровываемся такого рода талантом у людей, но одновременно пренебрегаем подобным феноменом у животных. Например, рожденный в инкубаторе цыпленок, только вылупившись из яйца, начинает разгребать солому и клевать зерна. Только подумайте, какой координации и знаний требуют такие действия! Не может не прийти мысль, что эта спонтанность должна иметь некоторую подоплеку. Самуэль Бутлер, предполагавший наследование приобретенных характеристик, говорил, что цыпленок, еще находясь в яйце, помнит весь опыт своих предков, т. е. помнит, какие действия необходимо осуществить на каждой стадии развития. Он помнит о стадиях таким же образом, как маленький ребенок хранит в памяти поэму, не умея читать и писать. Ребенок способен делать это на
французском, немецком или любом другом языке, который он не знает, однако воспроизводит поэму правильно. Если ребенок ошибается, скажем, в третьей строфе, он не способен исправить ошибку без повторения с начала всей поэмы. Другими словами, подобно цыпленку, он способен к воспроизведению только с самого начала.
Автоматический характер памяти поразительно проявляется, когда музыканты типа Минухина и Хейфица в течение получаса или часа исполняют концерты. Подумайте обо всем, что они должны сделать за этот период! В памяти необходимо удерживать миллионы действий — не только ноты, но и положение пальцев, акценты, темп и т. д. При прослушивании мы должны сказать себе, что сталкиваемся с чем-то очень талантливым; такое исполнение требует действительно удивительной памяти.
Но вовсе не требуется привлекать относительно необычные достижения. Подумайте о всех событиях, которые вы сами держите в памяти в повседневной жизни. Допустим, вы приняли решение сделать нечто через неделю, в пять часов. Вам не нужно думать об этом всю неделю, в необходимый момент решение приходит на ум. Эта операция воспроизводится посредством гипноза. Вы внушаете испытуемому в состоянии гипноза выполнение определенного действия в определенное время. Когда-испытуемый выходит из гипнотического состояния, он совершенно не помнит о внушении, однако выполнит ваше задание точно в срок. Если вы попытаетесь воспрепятствовать выполнению внушения, испытуемый почувствует неудовольствие. Он будет спорить и настаивать на совершении внушенного действия с упорством человека, активно стремящегося к выполнению желаемого. Другими словами, посредством постгипнотического внушения можно продемонстрировать то, что имеет место в повседневной жизни. В нашем разуме вращается миллион событий, воспринятых в течение жизни. Если возникают препятствия к выполнению желаний, мы испытываем дискомфорт. Ввиду неосознанности всего процесса нам неизвестно, почему мы нехорошо себя чувствуем.
Я возвращаюсь к положению, что память представляет бессознательный процесс. Эвальд Геринг (профессор физиологии и учитель Брейера) в 1870 г. прочитал свою классическую лекцию «Память как общая функция организованной материи». Геринг говорил о сходстве наследственности, памяти и привычки в качестве репродуктивных сил. Он утверждал, что репродуктивные силы являются функцией животных и растений. Эту проблему вскоре исследовали другие ученые, среди них СамуэльБутлер — автор труда «Об особенностях всего живого». Бутлер очень увлекся проблемой памяти и посвятил этой теме несколько работ. Он пришел к выводу, что лучше всего помнятся совершенно неосознаваемые события. Например, осознание музыкантом своих действий приводит к ухудшению исполнения произведения. Сугубо научную разработку проблемы впервые предпринял Симон, видный ученик Геккеля, врач по профессии, посвятивший себя в основном биологии.
В выдвинутых Геккелем положениях он видел большее, чем простую аналогию, и написал ряд книг по проблеме, обозначенной им как «мнемизм». Блейлер в своем «Руководстве по психиатрии» определяет мнемизм как «память без участия сознания». Симон утверждал, что наследственность, привычка и память фактически одно и то же. Они наблюдаются во всех формах организованной материи, и не только приобретаются, но и наследуются. Симон иллюстрирует свою концепцию мнемизма случаем с маленьким щенком. К щенку по-доброму относились дома, его любили, и он испытывал полное доверие ко всем людям в своем маленьком мире. Однажды щенок выбежал на улицу и мальчишки забросали его камнями. Он перенес боль и неприятное воздействие на
организм. Собака никогда не забывала об этом опыте. Реакция проявлялась одинаковым образом, не только когда кто-то бросал камень, но даже при виде людей, поднимающих с земли любой предмет. Воспроизводилась целостная ситуация — стимул вместе с реакцией. Другими словами, восприимчивый организм собаки уже не был прежним. Можно провести сравнение с тем, что позднее Павлов назвал «условными рефлексами», а мы всегда называли «привычкой».
Согласно терминологии Симона, впечатление, оставленное стимулом, — это «энграмма», что означает «отпечаток». Отпечаток «гравируется» в воспринимающем организме или любой органической субстанции, будь то растение или человеческое существо. Энграммы никогда не утрачиваются. В последующем при ассоциации впечатлений энграмма воспроизведет тот же эффект, что и при изначальном стимуле. Процесс репродукции Симон обозначил термином «экфория». Говоря более точно, ассоциации служат причиной того, что энграммы «экфорируются».
Эти термины, подобно многим другим в медицине, конечно, греческого происхождения. Хотя меня раздражает их использование, я начинаю думать, что оно оправданно. Такие термины обозначают явления, которые иным образом трудно было бы выразить. Кроме того, мы не можем доверять всякому обывателю. Не обладая соответствующими знаниями, люди искажают факты до неузнаваемости. С другой стороны, не следует думать, что греческая терминология достаточна. Когда я работал в Вандербилтской клинике, часто встречались пациенты с разного рода фобиями. Помимо написания диагноза на официальном языке (например: «невроз тревоги» или «невроз навязчивых состояний»), нам следовало указывать название невроза на греческом языке, хотя большинство из нас изучали этот язык в колледже только один-два года. Конечно, в учебниках имелись греческие названия большинства распространенных фобий, и крупный психолог Стэнли Холл составил длинный список греческих эквивалентов в одной из своих работ. Даже в этих условиях мы сталкивались с исключительными случаями, и'у меня возникали затруднения в подборе латинских и греческих эквивалентов для обозначения специфических фобий. Однажды в клинике пациент пожаловался мне, что опасается выходить на улицу в одиночестве. Я с легкостью сказал ему, что он страдает агорафобией. Но через некоторое время он объяснил, что не просто боится выходить один, а опасается, что нечто случится, когда он выйдет в одиночестве. «Вы сочтете меня сумасшедшим, доктор, — сказал он, — но я опасаюсь во время прогулки по улице увидеть или услышать, как сморкается какая-нибудь женщина».
