Владимир Дружинин - Варианты жизни. Очерки экзистенциальной психологии
Но без внутреннего импульса к созиданию его не может быть, как не может быть здания без тверди земной. Мы работаем по обязанности и живем по необходимости: так случилось по воле или против воли наших родителей. Необязательности нашего существования на свете противостоят влечения, толкающие нас на действия, значение которых непонятно нам, но почему-то понятно окружающим, а кроме того, есть масса обязанностей – приводных ремней и шестеренок. Они тянут и цепляют нас, заставляя вращаться по кругу, но это не круг, а отрезок.
Творчество – процесс, побуждаемый лишь внутренним состоянием души. Нельзя творить по приказу, за деньги. Под угрозой смерти можно заставить человека качественно сделать отвратительную и не любимую им работу. За деньги можно писать оды и оперы, детективы и поп-композиции, и зачастую продукт оправдывает цену, которую платит заказчик. Можно сказать, что заказ и принуждение могут маскировать творчество или совмещаться во времени с творческой активностью, в некоторых случаях могут ее инициировать, но никогда – заменить.
Творческий человек предоставлен сам себе и зависит лишь от своей инициативы. Более того, общество, как может, препятствует человеку в осуществлении своих инициатив, нагружая его постоянно все новыми и новыми обязанностями. В наихудшем положении оказывается самый исполнительный и обязательный из талантливых: он выполняет все поручения и все обязательства, а следовательно, не оставляет времени для личного творчества.
Творчество – это процесс порождения новой реальности, которая может быть осмыслена человеком и другими людьми, т. е. его продукт потенциально может быть составляющей человеческой культуры. Оно открывает новые смыслы в мире. Метод глубинных аналогий сравнения двух и более аспектов действительности, возможно, является главной (и единственной) операцией творческого мышления.
Процесс и продукт творческой деятельности не вписывается в «социальную статику». По крайней мере, если общественные структуры направлены на сохранение status quo, они выступают главными врагами творца. Любая власть есть возможность заставить людей делать то, что они никогда не стали бы делать, если были бы предоставлены сами себе. Следовательно, власти изначально противны частная инициатива и воля к действию, исходящая от личности.
Наиболее не любимы властью поэты. Слово является главным инструментом власти. Причем власть тоталитарная соединяет насилие физическое с духовным, подкрепляя право на власть идеологией. Она желает, чтобы ей не только повиновались, но и верили, чтобы ее не только боялись, но и любили. Тоталитарная власть желает быть единственной, а ее идеология – единственным толкователем значений слов.
Поэт как творец новых сочетаний слов, ритмов и смыслов пытается (и ему это удается) привлечь внимание читателя и слушателя. Он становится источником слова и его толкователем, что с позиций любой власти предосудительно. Но более того: поэт забавляется со словом и смыслом, он выявляет новые оттенки смысла, создает новые реальности, играет «смехом и слезами».
Однозначность подменяется многозначностью, императивность – необязательностью, простота – сложностью, а безусловность – условностью. Любой приказ может быть осмыслен как пародия, а идеологема на фоне стихотворения читается как трюизм.
Итак, поэт виновен в двух преступлениях: он претендует на внимание людей наравне с властью (по крайней мере), он конкурирует с властью как творец и толкователь слов и смыслов.
Собственно само его существование опровергает мысленную модель мира, которую власть стремится утвердить в обществе. Поэзия, подчиненная политической власти, перестает быть поэзией. Она не претендует на место власти в структуре общества, просто она с властью несовместима. Если власть сильна (а хуже того – абсолютна), она расправляется с поэзией и поэтами любыми доступными ей средствами, от дуэлей и травли в печати до концлагерей и расстрелов. Лучшее, что может сделать власть, – не замечать поэзию, худшее – приблизить поэтов к власти, обласкать их. Ненависть власти к поэтам уничтожает поэтов, а любовь власти к поэтам – убивает поэзию.
Все сказанное в равной мере относится к любому виду творчества, а не только к художественному творчеству. Не удержусь, чтобы не привести цитату из Нобелевской лекции поэта Иосифа Бродского.
«Если искусство чему-то и учит (и художника – в первую голову), то именно частности человеческого существования. Будучи наиболее древней – и наиболее буквальной – формой частного предпринимательства, оно вольно и невольно поощряет в человеке именно его ощущение индивидуальности, уникальности, отдельности – превращая его из общественного животного в личность. Многое можно разделить: хлеб, ложе, убеждения, возлюбленную – но не стихотворение, скажем, Райнера Марии Рильке. Произведения искусства, литература в особенности и стихотворение в частности, обращаются к человеку тет-а-тет, вступая с ним в прямые, без посредников, отношения. За это-то и недолюбливают искусство вообще, литературу в особенности и поэзию в частности, ревнители всеобщего блага, повелители масс, глашатаи исторической необходимости. Ибо там, где прошло искусство, где прочитано стихотворение, они обнаруживают на месте ожидаемого согласия и единодушия – равнодушие и разногласие, на месте решимости к действию – невнимание и брезгливость. Иными словами, в нолики, которыми ревнители всеобщего блага и повелители масс норовят оперировать, искусство вписывает “точку-точку-запятую с минусом”, превращая каждый нолик в пусть не всегда привлекательную, но человеческую рожицу».
Бродский подчеркивает несовместимость с властью базового (необходимого, но недостаточного, как сказал бы математик) условия любого творчества: творчество, равно как и его понимание, суть инициативные процессы, основанные на субъективности индивида, его вкусах, способностях, пристрастиях и пр.
Творческий процесс – внутренний, интрапсихический. Идея – первична, а ее внешняя реализация в тексте, нотной записи, на CD или на бетонной стене – вторична. Человек, находящийся в творческом состоянии, отдается на волю своей психической реальности; точнее было бы сказать «человек рефлексирующий» становится пассивным соучастником жизни своего «второго Я» – «человека творческого». Если творческое состояние превращается в процесс и захватывает основную часть жизни, внутренняя работа души отвлекает человека от внешней стороны бытия. Он как бы выпадает из пространства и времени: «Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе?» (Б. Пастернак). Реалии окружающего мира для него становятся случайными и необязательными. С. Довлатов о своем друге И. Бродском говорил, что тот не боролся с советской властью, а как бы нетвердо знал о ее существовании.
Прошлое – недоступно, будущее – неясно. О будущем даже не думается, а есть лишь настоящее. Но и оно не имеет никакого значения по сравнению с вечностью. «Жизнь бессмысленна, но творческий человек имеет возможность этого не замечать», – фраза моего случайного знакомого, который занимается компьютерной графикой.
Поэтому равнодушие к делам семьи, общественным и служебным обязанностям, непривязанность к месту и времени – типичны для творческого человека. Об этом писал еще в XIX в. итальянский психиатр и криминолог Чезаре Ломброзо.
Ньютон и Ландау забывали, обедали они сегодня или нет, ибо творческий процесс выталкивает человека из состояния «здесь и сейчас». Жизнь воспринимается и как вечность, и как одно мгновение, но время никогда не является ресурсом, который тратится на дело или на пустяки. Создавая новую реальность, какой смысл считаться с реальностью как таковой? И все беды начинаются тогда, когда жизненная реальность призывает человека вернуться к себе. Неизбежно наступает мгновение проверки творческого продукта на «функциональность». И эксперты, а затем публика судят о поэте, романе, кинофильме или видеоклипе. Изобретение проверяется промышленностью на эффективность. Научная теория или гипотеза становится добычей экспериментаторов. Перед творцом два пути. Первый путь – отождествить себя со своей идеей и испытать триумф или погибнуть вместе с ней в реальной жизни. Другой путь – отделить свое «Я» от продукта творчества и предоставить ему жить самому по себе. Этот вариант психологической защиты, характерный для творческих людей, достаточно подробно описан в литературе.
Жизнь делится на «жизнь внешнюю» и «жизнь внутреннюю»: подлинной для субъекта становится жизнь внутренняя, которой он предан и которую он творит сам: «Лишь жить в себе самом умей, есть целый мир в душе твоей» (Ф. Тютчев), «В своей душе я создал мир иной и образов иных существованье» (М. Лермонтов).
«Внешняя жизнь» – конечна, ибо человек смертен (верх банальности!). А «внутренняя жизнь»? Время внутренней творческой жизни иссякает вместе с исчерпанием творческого потенциала личности. Завершение творчества, когда источник мыслей и образов пересыхает, ведет к завершению внутренней жизни, а с этим не каждый творец способен смириться. Не в этом ли причина ранней смерти художников, поэтов, артистов, музыкантов? Превосходный анализ проблемы жизни и смерти творческих людей дал М. Зощенко в книге «Перед восходом солнца». Другой выход – вернуться в «жизнь внешнюю». И Джон Леннон становится отцом семейства, на годы скрываясь от продюсеров и поклонниц. Артюр Рембо уезжает в Африку и становится торговцем. Выдающийся физик ведет жизнь тихого дачника, выращивая гладиолусы и помидоры, а талантливая в прошлом актриса открывает маленький шляпный магазин.
