Диана Видра - Помощь разведенным родителям и их детям: От трагедии к надежде
Есть и еще одно обстоятельство, которое чрезвычайно обременяет отношения матери и ребенка после развода.
Когда Кристиан ссорился со своей мамой, — а это обычно случается со всеми детьми, — он сильно сердился на нее. Как и все маленькие дети, он в этот момент думал, что мама его не любит. Тогда и он не любил ее. Это — абсолютно нормально, потому что любовь и ненависть — чувства взаимоисключающие. Взрослые знают тем не менее, что злость улетучивается и снова уступает место нежным чувствам; в один и тот же момент мы можем или любить, или ненавидеть. (Одновременность сознательных противоречивых чувств, например, любви и ненависти, желания близости и желания дистанции, является симптомом серьезного психического заболевания — шизофрении, но эта область уже принадлежит психиатрии.) Итак, когда мама и папа жили еще вместе, Кристиан в такие минуты бежал к отцу, если того не было дома, он звонил ему по телефону или просто думал о том, как папа вечером придет с работы и они вместе будут играть. Такое временное объявление независимости от матери помогало мальчику быстро освободиться от своих злости и отчаяния. Следует иметь в виду, что злость и отчаяние имеют место лишь там, где есть любовь и зависимость. Приблизительно то же самое происходило и с матерью: когда она сердилась на сына, она думала о том, что вечером побеседует с мужем о своих проблемах, он поймет ее и утешит. Отход, обращение к третьему объекту позволяют чувствам, можно сказать, регенерировать, что помогает освободиться от власти агрессивных влечений.
После развода все изменилось. Кристиан все чаще злился на маму, но ему не удавалось даже на короткое время объявить независимость — отец, как любящее существо, отсутствовал и защитить его было некому. Страх перед одиночеством боролся с агрессивными тенденциями. Но и матери недоставало этого третьего, ей тоже не с кем было поделиться своими тяжелыми мыслями, не с кем было поговорить о своих переживаниях, не от кого ждать утешения.
Итак, отсутствует третья персона. Мать и сын, при всей своей взаимной любви, в моменты раздражения оказываются предоставленными друг другу. Любой конфликт становится существенной угрозой психике. Потому что ребенок не может уже себе позволить — хотя бы на несколько минут — ненавидеть свою мать или оказаться ненавидимым ею. Он просто не в состоянии больше переносить все эти конфликты, чем и объясняются частые его колебания от любовной, нежной привязанности к яростным порывам и откровенной враждебности.
Если подумать обо всем этом, сразу станет ясно, какое огромное значение имеет продолжение интенсивных отношений ребенка с разведенным отцом. Напрасно опасается мать потерять его любовь. Отношения с отцом не только не разрушат любви ребенка к матери, они в большой степени освобождают ее от того агрессивного потенциала, который так опасен для них обоих. Ревность — чувство по-человечески вполне понятное, но разумной воле следует брать его под контроль. Ревность еще никогда и никому не облегчила жизни, а жизней, изуродованных ею, — великое множество.
К сожалению, на практике все выглядит иначе. Порой отец сам исчезает, порой родители вместе решают, что детям необходима на какое-то время дистанция, иногда мать думает, что для детей лучше вообще не видеть отца, а бывает, и сами дети не верят в продолжение отношений и не умеют их поддерживать — им мешает боль потери. Иногда они начинают бояться отца, испытывая страх расплаты, и сами избегают с ним встречаться. Но и тогда, когда у ребенка остается возможность видеться с отцом, облегчающая функция треугольных отношений часто разрушается рядом других обстоятельств, о которых мы еще поговорим.
В высшей точке послеразводного кризиса мать в глазах ребенка теряет свои материнские качества. В результате таких детей с полным правом можно назвать сиротами развода.
Стефании было пять лет, когда родители развелись. Девочка, как большинство детей в этой ситуации, стала бояться потерять мать, но она выражала это тем, что злилась на нее, обвиняя в том, что любимый папа нашел себе другую подругу: «Ты вечно ругалась, вот он и ушел!». Мать, в свою очередь, думает так: «Но ведь я только защищалась от его деспотии. Он вел себя отвратительно не только по отношению ко мне, но и к ребенку, но дочка, оказывается, этого не замечала». Упреки дочери и отсутствие ее солидарности больно ранили мать, она не могла сладить с собственными гневом и отчаянием. Многие дети обычно обращают свою афессивность именно на того родителя, который оказывается под рукой. Такое же «размещение афессий» можно наблюдать и у родителей. Стефания, находясь в зените своей эдиповой влюбленности в отца, всю вину за то, что отец ее покинул, возлагала на мать. Отношения их сильно ухудшились. Собственные разочарование и злость мешали матери понять ребенка. Потребность Стефании в контроле и ее зависимость раздражали ее: «А, теперь ты приходишь, но теперь я не хочу с тобой говорить!». Кроме того, матери пришлось вернуться на работу и девочка оставалась в детском саду целый день, а не всего три часа, как прежде.
Психическое состояние ребенка заметно ухудшалось. Отца она, казалось, и в самом деле потеряла окончательно — он до сих пор просто не давал о себе знать. Стефания решила, что виновата снова мама, ведь папа ее, Стефанию, всегда любил больше, чем маму, поэтому мама мстит ей сейчас за это. Опасение, что мать больше не будет ее любить, подтверждалось частыми ссорами и девочка ужасалась перспективе навсегда теперь остаться «со злой мамой». Росло в ней и чувство вины из-за своей собственной ярости и из-за продолжающейся любви к отцу. Мысль о том, что мама однажды «сделает выводы» и оставит ее одну, делало девочку все более зависимой и нетерпимой. Рыдания и крик сопровождали обычно уход матери из дому. Стефания не верила, что мама вернется.
Уже через полгода состояние Стефании мало отличалось от того, что переживали Манфред и Катарина. Только случилось это не в результате самого факта развода, а из-за кризиса отношений с матерью. К моменту развода Стефания была нормально развитым ребенком, более того, в ней достаточно было развито то, что в психоанализе называется психическим структурированием, то есть она уже научилась понимать, что ее родители имеют хорошие и плохие черты, но тем не менее они добры к ней, любят ее и всегда стоят на ее защите. Она была способна в тройственных отношениях (в психоанализе — триангулярных отношениях) преодолевать конфликты, переходя от матери к отцу и наоборот. Но долгая разлука, которая обманула доверчивое ожидание ребенка и веру в сохранение любовной привязанности, потрясла ее представление о мире. «Злая» мама, которая становилась все более «злой» и «ошибка третьего объекта» привели к обострению ее внутренних конфликтов. Стефания уже не в состоянии была совладать с возрастающими страхами. Мама разделилась в ее представлении на «совсем добрую» и «совсем злую», причем добрая становилась все более недоступной, а присутствовала только злая. И Стефания стала относиться к матери, как к врагу, она кричала, кидалась на нее с кулаками или убегала и закрывалась в своей комнате. Через два месяца после развода девочка стала неузнаваемой, она постепенно опустошалась, ее внутренний мир был похож на внутренний мир всеми брошенного, перепуганного и совсем маленького ребенка.
Однако всего этого можно было избежать, если бы мать нашла в себе силы говорить с дочерью и утешать ее, а главное внушить ей уверенность, что любящая мама никогда не покинет свою любимую дочурку.
РЕБЕНОК РЕГРЕССИРУЕТ
Мы, взрослые, в трудных для нас душевных ситуациях, тоже нередко регрессируем. К этому ведут усталость, переживания или болезни. Перед потребностями тела меркнет взрослый мир планов и ответственности и хочется, чтобы кто-то тебя побаловал, сказал доброе слово, хочется лечь в чистую постель и испытать счастливое чувство защищенности. Иначе говоря, стать на время ребенком. Мы можем также по-детски реагировать на обиды и неприятности, у нас может появиться чувство радости от мысли о нанесении вреда обидчику, мы можем мстить или интриговать, мы возмущаемся чьими-то поступками, хотя взрослым умом понимаем, что «это все равно ничего не дает». И мы можем — хочется надеяться — радоваться, как дети, когда напряжение проходит и наши желания исполняются. Мы празднуем дни рождения и наши успехи, потому что нам важно ощущать на себе чужое внимание и знать, что мы не забыты.
Подобные регрессии особенно ярки у детей. Дети вообще склонны по нескольку раз в день менять свой психический возраст. Семилетняя Эльвира вдруг отказывается чистить зубы и сопротивляется, как двухлетняя. А спустя несколько минут она уже как большая девочка помогает маме ухаживать за маленьким братиком. Хотя бы раз в день она требует от мамы, чтобы та взяла ее на руки и покачала так, как она качает маленького братишку, а потом строгим голосом делает родителям замечание, почему те выбрасывают банку из-под огурцов в мусор, а не в контейнер для стекла. И, конечно, вечером мама или папа рассказывают ей сказку и она засыпает, прижимая к себе игрушечного медвежонка — верного ее спутника, подаренного ей на ее первый день рождения. Похоже; девочке, балансируя на скользком канате социального приспособления, необходимо постоянно убеждаться в присутствии надежной и сильной руки, в любой момент готовой прийти на помощь, и она должна знать о растянутой внизу «страховочной сети».
