Алексей Меняйлов - Катарсис. Подноготная любви (Психоаналитическая эпопея)

В.: Вижу.

П.: Она приближается. Она всё ближе и ближе. Её всё легче становится различить. Что это?

В.: Шестерёнка.

П.: Какая шестерёнка?

В.: Обыкновенная шестерёнка. Как на нашем заводе в станках. Железная. С зубчиками.

П.: Много их? Зубчиков?

В.: Много. И все очень острые-острые.

П.: А в какой она у тебя части тела?

В.: В солнечном сплетении… А знаешь, что это — солнечное сплетение?

П.: Что?

В.: Это центр всего человека. Очень важное место.

П.: Так… Эта шестерня отнимает у тебя силы?

В.: Да.

П.: Сколько?

В.: Много. Почти все.

П.: А в процентах?

В.: Больше восьмидесяти.

П.: Не думая — от мужчины или от женщины?

В.: От женщины. Это от матери.

П.: Как давно в тебе эта шестерня?

В.: Давно. Очень давно.

П.: А как давно?

В.: Может быть, я ещё и не родилась.

П.: Так. Девятый месяц беременности тобой — это минус один. Восьмой — минус два. И так далее. Первая цифра, которая тебе приходит в голову, — когда появилась шестерня?

В.: Минус один.

П.: На последнем месяце беременности… А что тебя эта шестерня принуждает делать? Что она от тебя хочет? Именно шестерня?

В.: Она хочет, чтобы… чтобы меня не стало.

П.: Получается, приказ на самоуничтожение? Приказ на самоуничтожение… А ведь, действительно, последний месяц беременности — непривычно тяжело и хочется, чтобы этой тяжести не было. А следовательно, и самого ребёнка. Убить его буквально — страшно. Непривычно. Выход — чтобы ребёнок уничтожился сам… Самоуничтожился…

В.: Она могла меня и раньше не хотеть. Она же ведь лимитчица… Приехала, как многие, в Москву по лимиту набора рабочей силы, жизнь свою устраивать. Жильё получить в те годы, сам знаешь, было практически невозможно…

П.: Да, конечно, знаю. Спали и видели, чтобы любой ценой замуж за москвича выйти. Прописка в Москве, снабжение, да и атмосфера другая. Любой ценой. У меня была возможность таких понаблюдать. Когда студентом был, в нашей группе их, таких девиц, было больше половины. «Общажные» — мы их называли. Они и не скрывали, что готовы были замуж за кого угодно выйти, лишь бы получить московскую прописку.

В.: Правильно, иначе — общежитие или приживалкой на раскладушке у родственников. Сколько можно такую жизнь вытерпеть? Видел, говоришь? Так моя — это предыдущее поколение. Но, наверняка, то же самое… Она, когда замуж за отца вышла, две недели к нему ночевать не приходила. В комнате вместе с ним тогда пятнадцать человек жило — одни кровати. А тут женился — жена, получается, ещё одна жиличка. А потом ещё и я должна появиться. Семнадцатая в комнату. Я ещё на свет не появилась, когда во время ругани со свекровью, матерью отца, та сказала — проорала — что ещё и детскую кроватку в комнате поставить она не позволит, пусть ребёнка куда угодно, хоть на подстилку! А моя мать в ответ: это её сын на подстилке будет валяться, а она с ребёнком будет на кровати!.. Естественно, что я была, так скажем… не совсем желанна.

П.: Исчерпывающее описание судьбы твоего отца: какая мать, такая и жена… Всю жизнь на подстилке… И ещё неизвестно, насколько он прошпигован металлом. Так и живёт… Соответственно, в случае твоего необращения к Богу или недообращения и муж твой должен тоже на подсти… Хм… Так… Скажи, а брат твой был желанным?

В.: Тоже нет. Это уж потом она его очень полюбила.

П.: Как, собственно, и абсолютное большинство людей. Впоследствии матери, конечно, себя переубеждают, что ребёнка хотели, но исследования показывают, что это всё враньё. По результатам того же Хаббарда, чем только беременные американки себе в матку ни тычут — спицами, палочками самыми разными, ножницами — только чтобы ребёнка не было.

В.: Ужас какой! У нас так не делают.

П.: Это американки, и если бы плод не обладал столь невероятными способностями заживляться, американцы бы давно повывелись. Но у нас, думаешь, по-другому? Я имею в виду, на уровне желаний?

В.: Но ведь не тычут!

П.: Ты про внешние проявления, а меня интересует сущность… Да… На чём мы остановились?.. Общажные… Ты знаешь, студенческая группа, в которой я учился, была женской, парней было только четверо, остальные — девицы. Общажных, приезжих издалека, как я уже сказал, больше половины. Общежитие, в котором они жили, по тем временам считалось очень богатым, прямо-таки роскошным, в комнате было по двое-трое, не больше. На удивление, первые четыре курса ни одна из этих десяти-двенадцати общажных замуж не вышла. А потом курс пятый, вот-вот распределение. Незамужних могли заслать работать хоть за Полярный круг. А семейных, прописанных в Москве, в Москве и оставляли. И тут все наши девки разом, как по команде, стали замуж выходить. В неделю по две, если не по три свадьбы играли. Догадываешься, насколько искренние у них к мужьям были чувства?

В.: Что тут догадываться — всё понятно.

П.: Распределение отгремело — они стали так же разом разводиться. Может, не все сразу, а так, постепенно. Причём в половине случаев им удавалось не просто оттяпать часть мужниного жилья, но мужа попросту выгнать…

В.: А потом что?

П.: А потом был принят закон, по которому в случае, если развод происходил раньше, чем через пять лет, а одна из сторон была иногородней, то хозяин имел право её выписать. Явление-то массовое, определявшее облик и характер города.

В.: Нет, я спрашиваю, какая была у этих женщин судьба? Что с ними было дальше?

П.: Та судьба, которую сами себе собой же и определили. Внутренним своим состоянием. Я, разумеется, о каждой из них только в общих чертах знаю… Но ни одна из них счастлива не стала. Нет довольства жизнью.

В.: Моя мать тоже вечно всем недовольна.

П.: Это уж точно — изгиб губ у неё весьма красноречивый. Всё время обиженно поджаты. Я, когда её впервые увидел, — сразу обратил внимание. Да и на фотографиях то же самое: всегда набычившись. А это жест ненавистничества. А отец твой рядом с ней всё время поникший, задавленный… Как будто и не жил никогда… Может, у него тоже какая-нибудь шестерня? Ведь если кто чего ставит, то ставит всем… Как Костик на предплечья. Да… Так наши общажные, когда замуж выходили, детей большей частью не рожали, и за это им спасибо. Меньше нежеланных детей. А поскольку эти общажные были из явно подавляющих, то, появись эти дети, приказ на самоуничтожение мог в их тела внедриться калёным железом. Ещё до рождения.

В.: А что ты имеешь в виду: явно подавляющие?

П.: А то, что эти девицы были в состоянии заставить окружающих исполнять свои желания. Взять, хотя бы, конкурс в институт. Ведь чтобы сдавать вступительные экзамены, надо было добиться места в общежитии, что было большой проблемой и требовало определённой нахрапистости… Потом, после зачисления в институт, система экзаменов учила…

В.: Подавлению! Умению убедить, что достоин высшего балла!

П.: Правильно. Поэтому к пятому курсу столь простая операция как замужество удивительным образом произошла у них чуть ли не одновременно. Когда все вместе решили: пора! У их детей наверняка тоже есть коды на самоуничтожение.

В.: И во мне…

П.: Эти женщины, если не в первом браке, то уж во втором всё равно рожали, потому что не рожать мало кто в состоянии.

В.: Страшно слышать.

П.: Скорее отвратительно, гадостно. Понимаю, слушать гадостно, но правду лучше знать, потому что, её зная, проще, хотя бы на логическом уровне, решить, что нужен Тот, Кто единственно и может из всего этого вытащить… И моя мать — та же лимита. И того же поколения, что и твоя. Моя только на пять лет старше. И я был нежеланным, и моя сестра. И не важно, что мать была научным работником. Вернее, это закономерно, потому что в её время это было самое престижное занятие. Отец Сергий, живи он во времена её молодости, тоже бы стал научным работником. По их временам то же самое положение уважаемых и якобы знающих. А сейчас, скорее, стал бы художником или целителем… Да… Помнишь, сколько я металла после неё из себя вытащил? А от отца ведь ничего… Мы с тобой похожи даже матерями… Только моя мать замуж не за такую прописку, где в комнате пятнадцать человек, выходила, а за квартиру профессорскую, трёхкомнатную, высшей категории — по тем временам вариант наироскошнейший. Так что есть зависимость количества металла в детях от умения матери в жизни устраиваться. Странно, только, что мы только сейчас, спустя год, первую травму нашли… И брат твой… Да! Теперь понятно, почему у него первая жена такая… Всё закономерно. Но ведь и в нём я от вашей матери ничего не нашёл. Странно. Ведь если человек может поставить одну шестерню, то он не может не поставить ещё… Так… Есть какая-то мысль — никак не могу ухватить… Отца мать моя ненавидела, он болел. Когда развелись, сразу у него многие болезни прошли. Твой отец тоже поздоровей бы выглядел, сложись у него в доме по-другому.