Дональд Винникотт - Игра и Реальность

3. Игра[11]: теоретические положения

В этой главе я разрабатываю идею, которая воздействовала и воздействует на меня самого, — через мою работу, через мое собственное развитие в настоящее время, — что, несомненно, придает моей работе специфическую окраску. Моя работа, преимущественно психоанализ, разумеется, включает и психотерапию, но для целей этой главы я не считаю нужным явно разделять эти термины.

Подойдя вплотную к формулированию тезиса, я понял, что, как это часто бывает, все очень просто и для освещения этого предмета не нужно много слов. Психотерапия — там, где перекрываются пространство игры пациента и пространство игры терапевта. Психотерапия — это когда два человека играют вместе. Следовательно, там, где игра невозможна, работа терапевта направлена на то, чтобы перевести пациента из состояния, когда он не может играть, в состояние когда он может это делать.

Хотя я не собирался давать обзор литературы, я все же хочу отдать должное работе Милнер (Milner, 1952, 1957, 1969), которая блестяще писала о проблеме формирования символов. Однако я не хочу, чтобы ее глубокое и всестороннее исследование отвлекало от моего собственного понимания проблем игры. Милнер (1952) связывает детскую игру с концентрацией у взрослых:

«Когда мне стало ясно… что эта необходимость моего присутствия может являться не защитной регрессией, но выступать как очередная существенная фаза построения творческих отношений с миром…»

Милнер обращается к «дологическому слиянию субъекта и объекта». А я пытаюсь найти различия между этим слиянием и слиянием диффузным, между субъективным объектом и объектом, воспринятым объективно[12]. Я уверен, что в моей работе будет очень много общего с тем, что сделала Милнер. Приведу еще одно ее положение:

Мы изучим изначального творца, который находится внутри каждого из нас и создавшего для нас окружающий мир.

«Моменты, когда творец, изначально присутствующий внутри каждого из нас, создает для нас окружающий мир, находя в незнакомом близкое нам, впоследствии забываются; а может быть, останутся в потайных уголках нашей памяти, потому что это так похоже на пришествие богов в обыденное мышление» (Милнер, 1957).

Есть одна вещь, от которой я сразу хотел бы избавиться. В психоаналитических дискуссиях и литературе тема игры слишком вплотную привязана к мастурбации и различным вариантам чувственного опыта. Действительно, когда мы сталкиваемся с мастурбацией, мы всегда задумываемся: что такое фантазия? Также верно и то, что когда мы становимся свидетелями игры, мы начинаем интересоваться, какое физическое возбуждение связано с наблюдаемым типом игры. Но игра может стать предметом исследования сама по себе, в дополнение к теории сублимации инстинктивных влечений.

Вполне возможно, мы упускаем что-то, связывая так близко эти два феномена (игру и мастурбацию). Я постарался показать, что когда ребенок играет, элемент мастурбации существенно нивелируется; или, другими словами, если во время игры ребенка физическое возбуждение инстинктивной природы становится явным, игра останавливается или, во всяком случае, нарушается (Winnicott, 1968а). Для того чтобы охватить данные подобного рода, Крис (Kris, 1951) и Шпиц (Spitz, 1962) оба предприняли расширение концепции аутоэротизма (ср.: Кан (Khan), 1964).

Я стремлюсь к новому определению игры, и меня это интересует, так как в психоаналитической литературе я не нахожу приемлемых и пригодных формулировок относительно игры. Детский психоанализ любой школы или направления базируется на детской игре, и было бы странно обнаружить, что в поисках хорошего определения игры мы обращаемся к авторам, не являющимся психоаналитиками (например, Ловенфельд (Lowenfeld), 1935).

Конечно же нельзя не обратиться к работам Мелани Кляйн (1932), но я полагаю, что в своих работах Кляйн, если и писала про игру, то почти все о пользе игры. Терапевт включается в коммуникации ребенка и знает, что обычно ребенок не владеет командами языка, с помощью которых можно передать те тонкости, которые обязательно обнаруживаются в игре при внимательном наблюдении. Это ни в коем случае не критика в адрес Мелани Кляйн и других авторов, которые занимались функциями детской игры. Это просто комментарий по поводу того, что в общей теории личности психоаналитики слишком упирают на содержание игры ребенка и не занимаются игрой как таковой. Я делаю значительное различие между значением существительного слова «игра» и существительного, произошедшего от слова «играние» (с начала третьей главы переводится как «игра». — Прим. пер.).

Все, что я говорю об игре детей, на самом деле относится и ко взрослым, только там все сложнее, ведь основной материал, поступающий от пациента — это речевые сообщения. Я полагаю, работая со взрослыми пациентами, мы должны быть готовыми увидеть игру также явно, как это происходит в работе с детьми. Она сама дает 6 себе знать, например, в подборе слов, интонации голоса и конечно же в чувстве юмора.

Значение игры приобрело для меня новые оттенки с тех пор, как я начал заниматься феноменом перехода, отслеживая все мельчайшие изменения, начиная с раннего употребления переходного объекта и заканчивая наивысшими стадиями, когда человек приобретает способность к переживанию культурного опыта.

Я думаю, что вполне уместно сейчас обратить внимание на великодушие, проявленное в психоаналитических кругах и во всем психиатрическом мире по поводу моего описания переходного феномена. Меня заинтересовало то, что мои идеи были подхвачены именно в области ухода за детьми, и иногда я чувствую, что получил большую награду за эти идеи, чем заслуживал. То, что я назвал феноменом перехода, — универсальное явление, и я обратил внимание на его потенциал в плане построения теории. Вульф (Wulff, 1946), как мне удалось обнаружить, уже писал об объектах-фетишах у младенцев и детей. Я знаю, что в психотерапевтической клинике Анны Фрейд (Anna Freud) тоже изучали эти объекты. Анна Фрейд говорила и о талисмане, феномене тесно связанном с переходным (ср.: А. Фрейд, 1965). А.А. Милн (A.A. Milne), конечно же, увековечил Винни-Пуха. Среди других авторов — Шульц (Schulz) и Артур Миллер (Arthur Miller), и я специально ссылаюсь и называю те объекты, которые использовали они.

Счастливая судьба концепции переходного феномена подтолкнула меня к мысли о том, что мои идеи по поводу игры тоже могут оказаться вполне приемлемыми. Я собираюсь сказать про игру что-нибудь такое, чего еще не было в психоаналитической литературе.

В главе о культурном опыте и его локализации (глава 7) я конкретизировал свои идеи по поводу игры, заявив, что у игры есть место и время. Она не внутри в самом широком смысле этого слова (в психоаналитических дискуссиях слово «внутри», и это действительно так, имеет очень много очень разных значений). Она и не извне, то есть это не часть отвергаемого мира «не-Я», который индивид пытается осознать (со всеми трудностями и даже страданиями) как действительно внешний мир, который не подчиняется магическому контролю. Для того чтобы контролировать то, что извне, нужно что-то делать, а не просто думать или хотеть, а действия требуют времени. Игра — это действие.

Для того чтобы дать игре место, я постулировал наличие потенциального пространства между младенцем и матерью. Это потенциальное пространство сильно — варьируется в зависимости от жизненного опыта ребенка в его отношениях к матери или к материнской фигуре, и я противопоставляю это потенциальное пространство а) внутреннему миру (который связан с психосоматическим взаимодействием); и б) фактической, или внешней, реальности (которая имеет собственные измеряемые характеристики, может быть изучена объективно, и, хотя может показаться, что в зависимости от состояния наблюдателя она серьезно изменятся, на самом деле остающаяся константной).

Сейчас я могу переформулировать то, что пытался объяснить выше. Я отказываюсь от последовательности психоанализ — психотерапия — игровой материал — игра и предлагаю построить ее вновь, но по-другому. Другими словами, игра — универсальна, и это признак здоровья; игра облегчает взросление, а следовательно, и здоровье; игра вовлекает в групповые взаимоотношения; игра может стать формой коммуникации в психотерапии; и последнее, психоанализ развивался как высоко специализированная форма игры, используемая для коммуникации с самим собой и другими.

Игра — самая естественная вещь, в то время как психоанализ — самый изощренный феномен двадцатого столетия. Психоаналитик должен ценить не только постоянные напоминания о наследии Фрейда, но и то, чем мы обязаны такой естественной и универсальной вещи, как игра.