Жак Лакан - Образования бессознательного (1957-58)
в каком предстает он нам в морализирующей перспективе, является, без малейшего преувеличения, не чем иным, как фантазмом страдающего навязчивыми состояниями невротика. Совершенно ясно, что при настоящем положении дел темпераменты — по понятным причинам я говорю о тех, которые описаны аналитической практикой теоретически, — темпераменты, я повторяю, истерические встречаются в анализе гораздо реже, нежели натуры, страдающие неврозом навязчивости. Вербовка анализом своих сторонников происходит отчасти именно в русле невротических чаяний. Но иллюзия, фантазм, доступный страдающему неврозом навязчивости, состоит, в конечном итоге, в том, что Другой как таковой дает на его желание свое согласие.
А это влечет за собой чудовищные трудности, так как согласие, которое от него требуется, не имеет ничего общего с удовлетворением какого-либо запроса, с ответом на какое-то требование. Но в конечном счете согласие это все-таки куда желательнее, нежели попытка увильнуть от проблемы и дать ей скоропалительное решение, полагая, что достаточно, в конце концов, просто-напросто прийти к соглашению, — что для счастья в жизни довольно будет не вызывать у других тех ожиданий, в которых сам успел обмануться. Некоторые анализы обязаны своим неудачным и сбивающим с толку исходом ряду предубеждений относительно того, какое завершение аналитического пользования можно, собственно, считать удачным. Предубеждения эти ведут к тому, что страдающий неврозом навязчивости субъект поощряется в своих добрых намерениях. В результате эти последние укрепляют свои позиции, побуждая его отдаться той обычной для такого рода субъектов склонности, которая описывается приблизительно известной формулой: не причиняй другим того, чего ты не хотел бы, чтобы другие причиняли тебе. Этот основополагающий для морали категорический императив практическое применение находит в жизни далеко не всегда — особенно же он неуместен там, где речь идет о таких, к примеру, вещах, как соединение между полами.
Строить свои отношения с другим на попытке ставить себя на его место — дорожка скользкая, но соблазнительная, в особенности если аналитик, вступающий с маленьким другим, ему подобным, в тесные, лицом к лицу, отмеченные агрессией отношения, испытывает вполне естественное искушение занять в такой ситуации мягкую, щадящую, так сказать, позицию. Но именно эта щадящая
по отношению к другому позиция и лежит в основе всех предосторожностей, церемоний, увиливаний и прочих ухищрений, страдающему неврозом навязчивости столь свойственных. Если делается это — не без основания, разумеется, и, в итоге, значительно усложняя дело, — с целью придать тому, что заявляет о себе в симптомах, обобщенную форму, с целью экстраполировать проблемы субъекта в область морали и предложить ему в качестве их разрешения выход, именуемый жертвенностью, то есть подчинение требованиям другого, то игра, конечно же. просто не стоит свеч. Как опыт о том свидетельствует, дело кончится тем, что один симптом заменится на другой, и притом очень серьезный, так как проблема желания, которая таким образом решена быть никоим образом не может, в тех или иных, более или менее ясных формах, встает в этом симптоме заново.
Если так посмотреть на дело, оказывается, что пути, которые страдающий неврозом навязчивости, пытаясь в проблеме своего желания разобраться, находит сам, даже не будучи удачными, по-своему адекватны, так как проблема эта, по крайней мере, предстает в них очень отчетливо. Среди этих путей и способов есть и такие, что лежат в плоскости фактических отношений с другим. Сам способ, которым такой невротик ведет себя по отношению к своим ближним — если он, конечно, на отношения с ними еще способен, если симптомы еще целиком не поглотили его, что, в общем, бывает редко, — сам способ этот достаточно показателен. Но даже заводя больного в тупик, он оставляет после себя указатели, по которым не так уж плохо можно ориентироваться.
Я уже говорил о подвигах, которые страдающие неврозом навязчивости совершают. Чтобы подвиг состоялся, нужны, по меньшей мере, трое — так как в одиночестве подвиг не совершить. Прежде всего нужен еще кто-то, кто нечто подобное совершал, — иначе не с чем будет достижение в свою пользу сравнить. Это уже двое. Но нужен еще кто-то, кто бы достижение это, этот подвиг зарегистрировал, стал ему свидетелем. Ведь подвигом своим страдающий неврозом навязчивости как раз и пытается стяжать то, что мы только что называли "позволением Другого", причем позволение это ему нужно за что-то очень неоднозначное. За то, к примеру, что "он его заслужил". При этом удовлетворение, которое он пытается получить, с областью его пресловутых заслуг никоим образом не связно.
Рассмотрим структуру такого невротика. То, что называют фектом сверх-Я — что это, собственно, такое? Это значит, что этот невротик возлагает на себя заведомо трудные, неудобоисполнимые задачи и успешно с ними справляется, тем более успешно, что именно этого-то ему и нужно. Причем справляется он с ними настолько блестяще, что считает себя вправе рассчитывать на небольшой отпуск, когда сможет проводить время по своему усмотрению, — откуда и берет, кстати, начало, хорошо известная диалектическая связь работы и отпуска. Работа играет в жизни такого невротика огромную роль — она призвана освободить для него время отпуска, время распустить паруса. При этом отпуск, как правило, проходит бездарно. Почему? Да потому, что главным для него было получить от Другого его позволение. На самом же деле, другой этот — я говорю теперь о другом фактическом, о другом как о конкретном лице — никак в эту диалектику не включен. Дело в том, что другой реальный слишком озабочен Другим своим собственным, чтобы брать на себя совершенно постороннюю ему миссию и венчать невротика за его подвиги. А между тем для осуществления своего желания — желания, с областью, в которой он продемонстрировал свои способности, ничего общего не имеющего, — невротику, на самом деле, только это и нужно.
Фаза эта весьма деликатная и дает прекрасные возможности для трактовки чисто юмористической. Но этим она, однако, не ограничивается. Понятия большого Другого ^маленького другого интересны тем, что складывающиеся у людей отношения они позволяют структурировать в нескольких направлениях. С определенной точки зрения можно, например, утверждать, что совершая подвиг, субъект приручает, одомашнивает тем самым присущую ему изначала тревогу, — это говорили уже до меня другие. Но одно измерение явления при этом недооценивается — дело в том, что главное для такого невротика не в ловкости как таковой и не в размерах риска, которому он себя подвергает. Невротик вообще позволяет себе рисковать лишь в очень строгих пределах — умелый расчет отличает тот риск, на который, совершая свой подвиг, идет невротик, от всего, что напоминает собой риск смерти в гегелевской диалектике.
Есть в подвиге больного неврозом навязчивости нечто такое, что так или иначе остается фиктивным. Дело в том, что смерть, то есть подлинная опасность, ожидает его не от противника, которому он делает вид, будто бросает вызов, а с совершенно другой стороны. Она ждет его со стороны того невидимого свидетеля, того Другого, что выступает в качестве зрителя и, подсчитывая удары, скажет однажды, как прозвучало это как-то раз в бреде у Шребера: "Ну, молодчина.'" Именно это желанное для невротика восклицание — восклицание, свидетельствующее, что Другой задет, наконец-то, им за живое, — и является скрытой пружиной всей диалектики его подвига. К существованию другого невротик относится здесь так, как если бы тот был ему подобным, тем, на чьем месте он мог бы оказаться сам. Но именно потому, что на его месте он мог бы оказаться сам, в своих усилиях произвести впечатление, в спортивной игре, которую он затевает, ничем существенным он никогда рисковать не станет. Другой, с которым ведет он игру, является по сути дела им же самим, и лавры победителя, как дело ни повернется, от него не уйдут.
Важно на самом деле другое — важно то, что происходит это перед лицом Другого. Это Его нужно любой ценой сохранить, ибо Он не что иное, как место, где подвиг субъекта регистрируется, где записывается его история. Место это должно поддерживаться любой ценой. Недаром так привержен невротик всему, что относится к речи, вычислению, подытоживанию, записи, а также фальсификации. То, что невротик, не подавая виду, более того, делая вид, будто ему нужно совсем другое, во что бы то ни стало пытается сохранить в неприкосновенности, — это Другой, тот Другой, в котором вещи артикулируются в терминах означающего.
Так выглядит наш вопрос в первом приближении. По ту сторону требования, по ту сторону всего того, что субъект желает, важно разглядеть то, к чему устремлено поведение страдающего неврозом навязчивости, взятое в целом. Стремится же оно прежде всего к тому, чтобы Другой оставался в целости и сохранности. Это и есть главная, первоочередная цель, и лишь в ее рамках может желание его претендовать на столь трудно достающуюся ему узаконенность. В чем может и будет она, эта узаконенность, заключаться? Это как раз то самое, что нам в дальнейшем предстоит сформулировать. Но прежде нужно добиться, чтобы четыре точки опоры, на которых его поведение зиждется, были зафиксированы таким образом, чтобы из-за деревьев мы не потеряли из виду леса.
